– No hablo[4] по-испански, – бурчу я, не разжимая век.

– Ну да, конечно, мистер Полумексиканец, – усмехается говорящий.

А я отвечаю:

– Ой, да ну тебя. Я на шестьсот процентов американец.

За такие слова мама бы меня убила, потому что это – Оскорбление Моего Культурного Наследия.

Я искоса поглядываю на Берка. В зареве заката да еще потому, что я смотрю на него, склонив голову, он похож на существо из фильмов ужасов: в носу, ухе и брови сверкает пирсинг; левую руку обвивает черно-фиолетовая татуировка, похожая на зияющую рану; а обесцвеченные волосы – благодаря гелю – стоят иглами.

– Привет, чувак, – говорю я, и Берк взбирается на багажник моей машины, а оттуда ко мне на крышу.

– Куришь, что ли, здесь? – кряхтит он.

– Да. Больше делать нечего. А ты? – спрашиваю я.

– Читал. Ждал, пока одна из моих скульптур остынет.

Он машет книгой. Если Берк не варит металлические скульптуры из выброшенных автомобильных колпаков и стальной арматуры, он читает, о чем народ даже не догадывается, потому что выглядит Берк как завзятый гангстер. На деле он – самый образованный человек в нашей школе, – не считая Валентина Симмонса, потому что об этом претенциозном козле я даже думать не хочу, – но об этом никто не знает, так как Берк умело скрывает свой блестящий интеллект.

Порой я готов поклясться, что Берк – пришелец с другой планеты. Он вполне нормальный парень, только вот, кроме меня, с ним никто не общается: не могут воспринимать его всерьез из-за внешности. Причем дело не только в татуировках, пирсинге и волосах, которые он каждую неделю красит в новый цвет, а еще и в нарядах. В лучшем случае они кажутся эксцентричными, в худшем – позорными. В прошлую пятницу, например, Берк явился в школу в обтягивающих неоново-желтых джинсах и ботинках на платформе. Сегодня на нем зеленый плотный пиджак до бедер, джегинсы и килт, и выглядит он так, будто господь на него наблевал.

Берк и макияж себе делает. Но не в стиле типичного эмо. На прошлой или позапрошлой неделе красил губы ярко-синей помадой, позавчера щеголял оранжевыми тенями. Сегодня лицо у него чистое, а вот в девятом классе он малевался каждый божий день. Его новый образ возник неожиданно, сразу, как только Берк окончил восьмой класс. Я тогда думал, что это, может быть, какой-то перформанс, в котором я не участвую. Теперь я уже настолько привык к его закидонам, что почти не замечаю жирные стрелки на веках и лиловые брови.

Поначалу я опасался, что Берка просто изобьют, но оказалось, что народ боится злословить о нем, ведь он под два метра ростом, здоров как бык, а порой, если еще и одет бог знает во что, кажется, будто он вот-вот вытащит нож и пырнет тебя. А будь он телосложением как я, его бы так засмеяли, что он без оглядки бежал бы из Канзаса.

Я беру его книгу, щурясь, читаю название: «Веселая наука»[5]. Написана каким-то иностранцем, чья фамилия звучит как чих. Как можно для удовольствия читать такой бред?!

– Что? – Берк пристально смотрит на меня.

– Да ничего. Читай на здоровье.

Я бросаю книгу в его рюкзак и передаю ему косячок. Он затягивается.

– Дэн с Оливией Скотт замутил, – говорю я.

– Да, я слышал, как он болтал об этом. Видать, она хороша.

Я устремляю взгляд в небо. А Берк:

– Что?

– Я вроде ничего не сказал.

– Зато молчишь не как обычно.

– Заткнись.

– Значит, я прав, – заключает Берк.

– Ладно, – пожимаю я плечами. – Оливия сногсшибательна, а Дэн – дерьмо, но занимается с ней сексом. Это все, что я хотел сказать.

– Слушай, ну и зачем поносить Дэна? Да, тебе завидно, но это не значит…

– Чувак, – хмыкаю я, – я при всем желании не смог бы завидовать Дэну.

И в этом я, по крайней мере, не лгу, потому что трудно описать это тоскливое пугало. Он утратил всякую индивидуальность, у него один секс на уме. Вот смотришь на человека и наперед видишь каждую секунду его никчемной жизни, и это жутко удручает, потому что такие люди обречены на ничегонеделание, и продлится оно еще с десяток лет после их смерти. И, естественно, возникает вопрос: какого черта ты окопался в нашем предместье, прожигаешь жизнь в неге и довольстве, когда на свете полно обездоленных ребят, и любой из них на твоем месте мог бы принести гораздо больше пользы обществу? Таким теперь стал Дэн. Обидно, что он превратился в чмо, ведь раньше он был совсем другим.

В средней школе Дэн, Берк и я были не разлей вода. Тогдашний Дэн любил дабстеп[6], «Марио Карт»[7] и ночные прогулки, когда мы втроем болтали на любые темы: от пришельцев до смысла жизни. Но как только мы пошли в девятый класс, Дэн изменился. Перестал общаться с нами, нашел новых друзей, и теперь, если мы случайно сталкиваемся в школьных коридорах, он даже не кивает. Мы с Берком стараемся не принимать это на свой счет, но вообще-то обидно, когда друзья от тебя отворачиваются.

Берк, тронув меня за плечо, возвращает косячок. Я делаю длинную затяжку, слишком длинную, так что глаза начинают слезиться, и тоже сажусь.

– Так почему ты злишься на Дэна? – спрашивает Берк.

Я вздыхаю: сам бы уже давно должен был догадаться.

– Потому что я уже давно сохну по Оливии Скотт, – отвечаю я.

– Так ты же с ней даже не общаешься, – замечает Берк.

– Да, но… – Я беспомощно умолкаю, судорожно пытаясь найти оправдание своему гневу, но вскоре отчаиваюсь и бурчу: – Забудь.

Мимо идут краснолицые и потные после тренировки теннисисты, велогонщицы, игроки в лакросс, футболисты…

– На этой неделе у Дэна вечеринка, – наконец произносит Берк. – Если хочешь увидеть Оливию, почему бы тебе не сходить, а? Может, она будет там.

Я издаю недовольный стон. Скорее уж я цианистый калий проглочу, чем появлюсь на дне рождения сестры Дэна. Печально, что все, кого я знаю, до того скованны, что им нужно оправдание типа «блин, я совсем в стельку», дабы вести себя так, как им хочется.

– Спасибо, старик, обойдусь, – отказываюсь я. – Тем более что она все равно со мной не стала бы разговаривать.

– Братан, да что ж ты все сопли жуешь?! – ругается Берк.