паук, хлопая своей лапищей, под которой разлетаются столы, бьются урны и вазы; всё это он расшвыривает, обхватывая змееподобными пальцами. Вот он ловит взглядом Девчушку и снова издает вопль, направляясь прямо к ней. Та взлетает вверх по лестнице – она еще никогда не взбиралась так быстро – и бежит в свою комнату. Удары, визг и вопли близятся, после чего дверь в комнатушку слетает с петель. Чудовище заходится чудовищным воплем. Девчушку так трясет, что слезы при каждом моргании летят в стороны.

– Благодари богов, что ты не вор-мальчишка. Иначе бы мне пришлось звать десятерых, чтобы вытащить Укундунку из твоей дыры, – раздается властный женский голос.

И вправду: стоит госпожа, на вид очень знатная и важная. Темные губы поджаты, ноздри расширены, грозно нахмурены брови, под ними узор из белых точек, сбегающий по левой щеке. На голове игия, похожая на большой черный цветок, а поверх плеч длинное белое басуто[8] с рисунком черного воина с копьем и щитом. Женщина высока и статна, но не толстячка. Она выглядит так, будто может враз объять всех своих детей и гневно рассмеяться. Девчушка всё еще дрожит. Укундунка вцепился в ее спальные простыни, будто собираясь подтянуть их к себе.

– Девочка, говори: где она?

Та стоит ни жива ни мертва, слова застревают в горле.

– Где… где… – пытается пролепетать она.

– Талисман, глупышка. Резная фигурка из оникса. Не заставляй меня повторять слова, иначе я велю ему тебя обыскать.

Под ее взглядом Укундунка угрожающе кренит навстречу голову – череп, как у лошади, глаза, как у волка, зубы крокодильи. Дух из пасти такой, что спирает дыхание.

– Они едины, ты меня понимаешь? Укундунка и талисман – одно целое. Дай-ка я расскажу тебе одну историю. Однажды, после многих лет брака, я говорю мужу: «Дорогой мой муженек, все знают, что ты знатная персона и дела твои настолько важны, что не дают тебе допоздна бывать дома. Боги знают, что я волнуюсь. Волнуюсь так сильно, что прошу заклинателя, близкого к богам, сделать что-нибудь, дабы уберечь моего мужа. Носи неразлучно этот талисман, мой муженек, и Укундунка убережет тебя. Такой важный человек, как ты, с врагами повсюду, может не ровен час очутиться в канаве с перерезанным горлом!» Поэтому каждую ночь, пять раз перевернув песочные часы и не видя мужа у себя под боком, я отправляю Укундунку на поиски талисмана. Чтобы муж был в безопасности, ты меня понимаешь? И вот однажды вечером он приходит домой не только глубоко за полночь, но и без него, без талисмана! Потерял, говорит, и не трудись, мол, его разыскивать, потому что я не знаю, куда он делся. Я говорю: «Не волнуйся, муженек, я скоро его найду и расправлюсь с тем, кто его забрал». И что теперь я вижу? Что он пригрет на груди у шлюхи! Хорошие дела.

– Я не шлюха.

– Ты в доме терпимости. Вряд ли ты монашка.

– Но и не шлюха.

– Ну не повар же?

– Не шлюха, и всё!

– Тогда почему эта комната воняет мужиками?

Ответить Девчушка затрудняется. Она могла бы сказать, что мужиками здесь, может, и воняет, но на ней этой вони нет. Однако разговор о сонном зелье может привести к тому, что об этом прознает мисс Азора. Знатная госпожа смотрит с изучающей пристальностью.

– Может, ты ему родишь ребенка? Я себя этим, понятно, утруждать не собираюсь, во всяком случае с ним. Ха, а я вижу, ты растеряна. Ты и в самом деле еще соплячка.

– Никакая я не шлюха. Я никогда с ними этого не имела.

– Да неужто? Чем же ты тогда с ними занималась?

– Я их… обчищала.

Больше шипения монстра Девчушку беспокоит пронзительный взгляд этой особы. Тут хмурость женщины сменяется улыбкой:

– То есть золото? Каури? Ассигнации? Ну-ка расскажи, любезная.

Девчушке остается лишь беспомощно таращиться. Похоже, взрослые женщины только тем и занимаются, что разоблачают и выводят на чистую воду, в то время как тебе остается только увиливать и уповать на чудо.

– Я беру у них всё, что болтается лишнего. И оставляю у себя, потому что мисс Азора ничегошеньки нам не дает.

– Совсем-совсем? Ну а одежда, что на тебе?

– Мы ее покупаем на свои. А хозяйка, повторяю, нам ничего не дает. За исключением, наверное, одного. Продавая нас по первому разу, она напускает на нас кого-нибудь особенно лютого, а с него самого берет тройную плату как за свежатинку. Потому я сначала подсовываю им сонный настой, а уже потом обираю.

– Вот как? Выходит, они с тебя ничего не берут, зато ты вовсю на них наживаешься? Да ты, девчонка, находишься не в том доме.

– А что мне толку бросать одну доильщицу ради другой?

– Это смотря кто доит.

В ту же ночь Девчушка уходит со знатной особой. Мисс Азора ничего не говорит. Она даже не сдвигается с места, куда ее зашвырнул Укундунка, и какая у нее судьба, неизвестно. Знатная спрашивает Девчушку, как ее зовут.

– Имени у меня нет.

– Вот это да. Как же люди тебя кличут?

– Мелкая, бесовка, шлюшка, девчушка, Запретная Лилия…

– Хватит. Выбирай себе имя, им мы тебя и будем звать.

– Я свою мать зову Соголон.

Так девочка принимает имя своей умершей матери, сто семьдесят и еще семь лет назад. Сто семьдесят семь раз, кои великая тыква мира обращается вокруг солнца.

Соголон.

Два

– Соголон, перестань стукаться о стены. Ты уже не маленькая.

Гляньте на подросшую девочку. Ей хочется сказать госпоже Комвоно, что в стены она утыкается не по привычке и не из желания причинить себе вред. Просто ей любопытно ощущение удара обо что-то настолько твердое, что оно не пружинит, как ткань, и не глушит удар, как земля, не позволяет утонуть в себе, как в грязи, или образовать вмятину, как глина. Это так ново – ощущать нечто стопорящее тебя, как бы сильно ты ни бежал. Значит, путь вперед не может быть пройден, если преграда – камень. Ни отскока, ни эха, ни отзвука – тук, и всё. Хотя всё равно это не камень, пусть камень и помогает в его создании. Грубый и зернистый, но на грязь не похож; скорее, на песок, будто кто-то изыскал способ сдавить его так, чтобы он стал прочнее дерева. Холод; стена всегда холодная, как оголовок топора рано утром, когда кухарка сует его в кувшин с вином, чтобы охладить. Два утра, может, даже три или все десять, она подходит где-нибудь к стене – в