— Это как?

— Если просто отколоть, — пояснил я, — то вон в те крохотные трещинки вбить колышки и поливать водой. А где плита слишком огромная и откалывать хорошо бы поровнее, то просверлить дырочки по линии, вбить те же колышки и точно так же поливать водой.

Вуди спросил недоверчиво:

— Зачем?

— Как зачем? — спросил я. — Колышки разбухнут и отломят от мраморной плиты блок того размера, как нам и надо!

Он поморщился:

— Парень, тебе солнце перегрело голову. Чтоб крохотные деревяшки разорвали каменную плиту? Или это какое-то колдовство? Мэтью, ты слышал?

Тот пожал на ходу плечами:

— Я с колдовством дела не имел.

— Да какое колдовство, — сказал я с тоской, — это же так просто… Неужели здесь так не делают?

Они переглянулись, Мэтью покачал головой:

— Впервые слышу.

— Так сделай, — предложил я.

— Ну вот еще! Чтоб смотрели как на дурака?

Мы разобрали на своих местах кирки, надсмотрщик перестал сверлить нас мрачным взглядом, тем более в дальнем конце послышались крик, звон металла, он выхватил из-за пояса плеть и побежал в ту сторону.

Я сказал тихонько:

— А если ночью? Когда все спать будут?

— Так и нам же спать надо, — напомнил Вуди, а Мэтью просто помолчал, отдыхая, пока надсмотрщик занят другими.

— Ну половину ночи не поспим, — сказал я, — зато потом сразу! Разве ты не хочешь много и сразу?

Вуди хмыкнул:

— А кто не хочет много и сразу? Только похочет да перехочет. Ничего не получится.

— Получится! — заверил я. — Ну давай попробуем! Давай. Вот увидишь…

Остаток дня дорабатывал с таким трудом, что уже и не надеялся дожить до завтра, однако, когда басовито прогудел гонг, я чувствовал, что пока еще могу не только держаться на ногах, но и ворочать языком.

Заключенные перед тяжким сном шептались о светлом дне, когда войска принца опрокинут армию, а он сядет на свой законный трон. И тогда все заключенные выйдут отсюда, а ломать камень сбросят в яму всех вельмож, всех придворных…

Я спросил у Вуди шепотом:

— А велика у принца армия?

— Она растет, — ответил он обнадеживающе. — Все больше героев вливаются в ее ряды. Скоро-скоро принц поведет на штурм столицы и захватит дворец.

— Скорее бы, — пробормотал я, — а то и не доживем.

— У нас главное, — сообщил он трезво, — дожить до вечера. Сегодня дожили, слышал гонг? Это отбой. Сейчас поедим и спать…

Я не успел ответить, дыхание застряло в груди. Из-за края земли высунулось и начало подниматься нечто исполинское, чудовищное, словно мы на спутнике Юпитера, а он сам вот прямо перед нами, уже заняло почти треть неба и все еще продолжает подниматься.

Вуди проследил за моим взглядом, лицо его стало очень удивленным, брови приподнялись.

— Ты что? — спросил он с подозрением. — Впервые видишь луну?

Я пробормотал дрожащим голосом:

— А чего такая… увесистая.

Он выпятил нижнюю губу.

— Ты вообще какой-то странный.

— Дык я ж из леса, — ответил я испуганно. — У нас знаешь какие деревья? Ветки раскинут, ни одна капля дождя не прорвется!.. А выше них еще деревья. А есть, говорят, те, что и над теми простирают ветви, так что какая луна, мы и солнце не видели.

Он в изумлении покрутил головой:

— До чего же мир велик и какие люди бывают дикие!.. Иди поешь и сразу спать, а то завтра вообще рухнешь воронам на радость.

От котла уже смачно пахнет бараньей похлебкой, никогда не думал, что все так вкусно. К счастью, тут можно и второй раз протянуть миску, даже третий, все равно нальют. Тут лишают ужина только в наказание, а так кормят сытно, на тяжелой работе нужно и кормиться как следует.

На камни пал странный свет. Я старался не поворачивать голову, сперва нужно нажраться, а потом скосил глаза на красноватую тень под ногами, это закатная, понимаю, но от моих ног тянется еще и зеленоватая…

Вздрогнул, чуть суп не расплескал, лучше бы не смотрел: в небе уже две луны! Одна — та огромная, сейчас пугающе красная, а из-за горизонта быстро поднимается еще одна, маленькая, фиолетовая, словно вся из драгоценного сапфира, а свет от нее яркий, словно не отраженный, а собственный.

Я пару раз моргнул, убирая пелену с глаз, не помогло, торопливо протер кулаками. Так и есть, теперь от всех камней падают по две призрачно-светлые тени, и если багровая замерла в ожидании, то сиреневая медленно укорачивается, словно подкрадывается ближе и ближе…

Вуди открыл глаза, спросил сонным голосом:

— Чего не спишь?

— Вторая луна, — проговорил я вздрагивающим голосом.

— И что? — спросил он.

— Да как-то, — ответил я осторожно, — не по себе.

Он хмыкнул:

— Да? Тогда тебе, если такой чувствительный, вообще нужно сперва смотреть на небо, прежде чем выйти из-под укрытия. А дома ты как… ах да, у вас же и неба не видно.

— А что, — спросил я, — когда их две?

Он пробормотал:

— Две луны еще ничего. У самых чувствительных, говорят, кожа чешется, когда вот так обе. Да еще важно, говорят, когда красная ближе, чем та, медная… Не знаю, я не чувствительный. Врут, наверное. Но вот когда три…

Я охнул:

— Что? Три луны?

Он чуть кивнул:

— Это бывает редко. Даже очень. Совсем редко. Хотя, конечно, когда на небе все три, лучше зарыться в нору, зажмуриться и переждать. Некоторые… ну, не выдерживают.

Я спросил с дрожью:

— Как?

— Не выдерживают, — повторил он. — С ними случается… разное. А еще иногда бывает такое, это уже совсем редко, когда на небе ни одной.

— Ого!

Он сказал наставительно:

— Вот тебе и «ого». Полная чернота, мы же к ней не привыкли. Все прячутся в дома и запираются, как и чем могут. В это время, сам понимаешь, совсем другая жизнь, другие законы, нам лучше не высовываться…

Я спросил довольно глупо:

— Почему?

— Иная Жизнь, — повторил он раздельно.

— А выйти посмотреть? — спросил я.

— Жизнь дороже, — ответил он равнодушно и протяжно зевнул. — Нужно только дождаться утра. Когда восходит солнце, мир снова наш. Целиком!.. В общем, спи, я сказал! А то утром вообще не поднимешься.

Услышав наши тихие разговоры, поближе перебрался Фицрой, не спится, смотрится бодрым, словно и не ломал камень, предложил Вуди зуб дракона, а когда тот с отвращением отказался, встрял в разговор и живо начал посвящать дурака-варвара в местные реалии.