дело нет никого сильнее меня. Давайте будем грабить вместе. Но ежели вы в будущем будете надеяться на тагар и столовое довольствие и обращаться [ко мне] с просьбами, то я с вами поступлю жестоко. Надо вам поразмыслить: раз вы райатов обижаете, забираете их волов и семена и травите хлеба, то что вы будете делать в будущем?.. И что за благородство и доблесть обижать своих райатов?.. Надо отличать покорного райата от врага»[104]. Но, конечно, это лишь в тех случаях, когда ра’ийаты покорны. Если же они «посмеют нарушить установившийся порядок и проявить недовольство» — никакой речи об умеренности быть не может. В таких случаях «не следует проявлять нерадивость в их наказании и беспечность в их устрашении» (№ 4).

Идеи, которые мы находим в «Переписке», соответствуют политической линии, которая восторжествовала в государстве Ильханов в период царствования Газан-хана, совпадают с общей направленностью его реформаторской деятельности и лишний раз убеждают в той значительной роли, которую сыграл Рашид ад-Дин при проведении реформ. Он был не только вдохновителем и исполнителем реформ, но и являлся, как явствует из его писем, тем звеном, которое связывало монгольского государя с местной знатью. А ведь именно опора на местную знать, сила которой состояла в том, что в ее руках были сосредоточены крупные земельные владения, торговля и ремесло, а в известной мере и провинциальная администрация, позволила Газан-хану и поддерживавшей его части монгольской знати повернуть политику Ильханов и провести реформы.

От везира тянулись нити во все области государства Ильханов и за его пределы. Любопытно отметить, что из пятидесяти двух известных нам писем Рашид ад-Дина лишь три адресованы монгольским эмирам, тогда как его переписке с местной знатью, крупным чиновничеством и духовенством посвящено тридцать семь писем. Рашид ад-Дин был связан со многими уцелевшими после монгольского завоевания на территории улуса Хулагидов местными царствующими домами, и связан не только делом, но порой и родством[105], связан с видными представителями чиновной знати и духовенства того времени. Характерно, например, что многие представители духовенства и служилой знати на границе XIII и XIV вв. получали установленные для них постоянные пенсии, получали их в виде больших сумм и в общем, достаточно постоянно. В целом ряде писем говорится о назначении таких пенсий отдельным лицами (см., например, № 8, 11, 14, 41 и др.), а в письме № 19 упоминается около пятидесяти человек, достаточно известных для своего времени людей, которым установлена ежегодная выплата подобных пенсий. Из писем не вполне ясно, шли ли эти пенсии из личных средств Рашида или из государственной казны, но скорее, видимо, последнее, поскольку Рашид сокрушается, что походы Газан-хана в Сирию опустошили казну и заставили задержать выплату этих пенсий. Как бы то ни было, судя по «Переписке», раздавались они через Рашид ад-Дина.

Целям привлечения и поощрения местной знати служили и постоянно упоминающиеся в письмах Рашид ад-Дина раздачи подарков как отдельным лицам, так и пожертвования в пользу ханака, медресе и т.п. Причем наряду с почетными одеждами, драгоценными материями, благовониями и пр. дарились крупные суммы денег и земли. Насколько широки и разнообразны были связи Рашид ад-Дина, свидетельствует тот факт, что в числе одариваемых им лиц мы находим в «Переписке» не только таких представителей ортодоксального Ислама, каким был, например, известный богослов и комментатор Корана Насир ад-Дин Байдави, но и ардебильского шейха Сафи ад-Дина. В адресованном к нему письме № 45, полном превозношений достоинств шейха, Рашид сообщает Сафи ад-Дину о многочисленных дарах, посылаемых его обители.

Подобная политика в отношении местной знати принесла Ильханам ожидаемые плоды. Среди многих упоминаемых в «Переписке» лиц они имели союзников. Таким был сам Рашид ад-Дин и его четырнадцать сыновей, таким был известный астроном и математик Насир ад-Дин Туси и его сын, тоже астроном, маулана Асил ад-Дин, таким был гератский кази Фахр ад-Дин и его сын и многие, многие другие. О том, как выглядела поддержка, которую оказали монголам перешедшие к ним на службу лица (если брать тех, кто упоминается в «Переписке»), пожалуй, наиболее наглядно говорит история жизни только что упомянутого кази Герата Фахр ад-Дина. При утверждении Хулагидами своей власти в Иране и сопредельных странах именно он помог монголам советом, как сломить или, вернее, хитростью и вероломством устранить владетеля Герата Шамс ад-Дина Курта, а тем самым и окончательно завладеть его областью. Во времена Газан-хана он принял непосредственное участие в подготовке судебной реформы. Судя по сохранившимся в «Переписке» материалам, сын кази Фахр ад-Дина, Сирадж ад-Дин, пошел по стопам отца и тоже верой и правдой служил Ильханам, за что Рашид и одаривал его соответствующим образом.

Фигура самого Рашид ад-Дина — мудрого старого везира, носителя местных традиций, какой она встает перед нами из «Переписки», несомненно, во многом идеализирована[106]. Вместе с тем в его письмах мы находим конкретные факты, говорящие о том, что он отнюдь не только проповедовал молодым монгольским государям идеалы централизованного государства, но и активно проводил их в жизнь. Рашид ад-Дин не боится выступать против монгольской знати. Так, например, в письме № 7 он требует, чтобы вновь назначаемым им чиновником были приняты меры, дабы не дать монгольским эмирам Таги и Сутаю «протянуть руку узурпации и господства» над вверяемыми этому чиновнику районами. Причем упоминаемый в письме эмир Сутай — ильханский наместник Мосула и Синджара. Не менее интересно в этом отношении и письмо № 44, где Рашид приказывает сыну, наместнику Грузии, не допустить своевольства и бесчинств по отношению к населению Грузии со стороны видных монгольских эмиров, направляющихся походом в ту сторону. А если же сыну это не удастся — пусть немедленно сообщит и Рашид сам займется их отражением.

Здесь, как видим, опять та же линия обуздания кочевой монгольской знати, которая была положена в основу реформ Газан-хана.

«Переписка» Рашид ад-Дина, как памятник более поздний, чем «Сборник летописей», сохранила и многочисленные свидетельства того, как воплощались в жизнь те мероприятия, с помощью которых монгольские государи пытались восстановить разрушенное как самим монгольским завоеванием, так и хищнической системой эксплуатации монголами уже покоренных ими стран и областей.

Одной из таких мер, с помощью которых Газан-хан стремился восстановить разрушенное хозяйство, были попытки заселить пустующие земли. Пустующими, или, следуя терминологии «Сборника летописей», втуне лежащими, были объявлены как все давно заброшенные земли, так и те, которые не обрабатывались ко времени восшествия на престол Газан-хана[107]. Правило это в равной мере распространялось на земли дивана, на земли инджу и на частновладельческие