—А не закроют газету вашу?

—Дак как закроют? Где тогда станут декреты свои бесконечные печатать? Да она вообще незлая баба, Маруся-то, помогает нам даже. Главреда нашего, доктора Мефодиева, арестовать хотели, в контрреволюционной, того-этого, деятельности подозревали, он же из кадетов. Так Маруська его отстояла — незаменимый, мол, кадр, и вся недолга. Жаль, что такая славная девка связалась с большевистской мразью.

Максим глянул в маленькое засиженное мухами окно. Оттуда открывался вид на серые воды гавани. Остовы лодок, мачты и снасти, причалы и склады, и даже грязные улицы за ними превосходно просматривались, хотя час был поздний — здесь, на Севере, летом толком не темнело.

Задерживаться в Вологде не стали — отправились в Архангельск на третий день после судьбоносной встречи. Отъезд, как Максим и ожидал, организовывал Миха. В Вологде у него сыскалась куча знакомых в самых разных местах, и с помощью пары золотых из переданного Чаплину запаса он устроил всем билеты на поезд. Максим был на подхвате и изо всех сил пытался понять, как тут делаются дела, как держат себя и общаются люди разных сословий — словом, усваивал писанные и неписанные законы.

Офицеры и политики отправились первым классом, а Максим с Михой — третьим. Вагон до боли напоминал древнюю, с деревянными еще сидениями электричку в час пик, вот только ехать пришлось сутки. От дыма махорки щипало глаза — до запрета на курение в общественных местах оставалось еще почти сто лет. Гвалт, ругань, вонь немытых тел, повсюду орущие дети и, вишенкой на торте, протащенная в вагон упрямым крестьянином коза… В Архангельск Максим приехал вконец ошалевший, а пришлось еще дожидаться очереди на паром. Вокзал здесь располагался на противоположном от города берегу широченной реки — вроде бы, Северной Двины.

В общем, Максим уснул бы прямо на деревянном причале, наплевав на сырость и сомнительного вида публику вокруг, но Миха, которого, кажется, путешествие вовсе даже не утомило, отвел его в дом вдовы, сдающей комнаты. Проспав в застеленной ветхим, зато накрахмаленным бельем постели часов десять, Максим пришел в себя и стал осматриваться.

Если бы он всю жизнь провел в городском комфорте двадцать первого века, адаптироваться было бы тяжело. По счастью, мать регулярно сплавляла его на лето к бабушке в деревню, потому бытовые реалии этого времени культурного шока не вызвали. Максим быстро свыкся и с деревянным нужником, и с курами во дворе, и с жестяным рукомойником и мятым тазом для ежедневной гигиены. Чтобы помыться как следует, приходилось посещать общественные бани. Они располагались в кирпичных строениях с ажурными водосточными трубами и асфальтовым полом — он считался гигиеничнее, чем деревянный. Однако внутри было довольно грязно и людно, потому Максим раскошеливался на частный кабинет в отделении, которое по старой памяти называли дворянским. Удалось привести в порядок ногти, а также постричься — при бане работал цирюльник.

К дому, где Максим квартировал, тянулись провода. Год назад сюда еще подавали электричество, но теперь не все городские подстанции работали. Пришлось привыкать к керосиновой лампе; поначалу Максим выжигал дорогущее топливо в бешеных количествах, но потом приноровился прикручивать фитилек для экономии.

Хозяйка, вертлявая дамочка лет сорока с проступающими из-под обильного слоя пудры остатками былой красоты, нуждалась в деньгах, а керенки еще кое-как сходили за оные, потому многие бытовые вопросы решились легко. За дополнительную плату вдова предложила постояльцу двухразовое питание и стирку, а заодно взялась пошить два комплекта носильного белья — исподнего, как здесь говорили. Обрадованная повышением доходов вдовушка изнамекалась, что готова также помочь гостю избавиться от мужского одиночества — вовсе даже безо всякой оплаты, исключительно по доброте душевной. Максим подобную щедрость не оценил и сперва прикидывался ветошью, но вдова не унималась, так что пришлось как бы невзначай обронить, что он-де чрезвычайно счастлив в браке и прибытия супруги своей ожидает со дня на день.

В первый же день Максим разыскал аптеку и обзавелся бруском земляничного мыла, зубным порошком и щеткой. У уличного разносчика прикупил бритвенный станок и комплект лезвий — похожими когда-то пользовался дедушка. Жизнь стала налаживаться. Раздражали разве что неудобная одежда с грубыми швами и особенно обувь — Максим привык к легким качественным вещам двадцать первого века. Концепцию портянок удалось освоить не сразу. Но жесткие сапоги по крайней мере прилично сидели на ноге, не натирали; как здесь говорили — и то хлеб. Сперва Максим считал их кирзачами, но потом пригляделся — натуральная кожа, хоть и грубо выделанная; осторожно проверил — слова «кирза» здесь никто не знал.

Некоторые обычаи этого времени отличались от того, что обитатель двадцать первого века считал само собой разумеющимся. Так, однажды Максим вышел на улицу и долго не мог понять, отчего прохожие косятся на него, а некоторые кривят губы и вскидывают брови. Несколько раз осмотрел свою одежду — вроде все на месте, смотрится прилично. Потер ладонями лицо — нет, сажей не вымазался, пока самовар растапливал. Что же с ним не так? Максим стал анализировать окружающих, пытаясь понять, чем отличается от них. Наконец догадался: все, как один, на улице носили головные уборы, причем независимо от погоды. Мужчина с непокрытой головой воспринимался как убогий дурачок, а женщину, пожалуй, приняли бы за проститутку. Исторические фильмы Максима к такому не подготовили, в них-то локоны героев обоих полов свободно развевались на ветру, и никто не видел в этом ничего непристойного!

Еще Максим с удивлением понял, что ростом превосходит подавляющее большинство людей начала двадцатого века. В родном времени со своими 182 сантиметрами он был разве что чуть выше среднего, а здесь возвышался почти надо всеми. Миха, которого Максим сходу обозвал про себя коротышкой, был на самом-то деле среднего для своего времени роста. Многие женщины и вовсе едва доходили Максиму до плеча. Даже в приличных заведениях, таких как эта чайная, приходилось склоняться в дверях, чтобы не стукнуться о притолоку.

Скоро Максим подметил, что на него заглядываются женщины — и не только бабы, но и дамы с барышнями, хоть он и носит одежду небогатого мещанина. В родном времени подобного не было — Максим давно смирился, что внешность ему досталась неяркая, ординарная. Конечно, в провинции девицы проявляли внимание к столичному менеджеру, но волновал их не столько он сам, сколько надежда через близость с ним улучшить свою жизнь; а чтобы заинтересовать девушку без материальных проблем, приходилось прикладывать некоторые усилия. Здесь же встреченные на улице женщины смотрели на него чуть дольше приличного, а после поспешно отводили глаза. Поразмыслив, Максим догадался, что это не он внезапно похорошел, а люди в среднем выглядят куда хуже, чем в его время. Отсутствующие или кривые зубы, жидкие волосы, оспины на лицах, косоглазие… Максим раньше не задумывался, насколько внешняя привлекательность зависит от питания и доступа к медицине. А ведь на старинных фотографиях, которые он любил рассматривать в интернете, люди смотрелись красивыми; видимо, дело в том, что хотя до изобретения фотошопа было еще далеко, фотографы умели выставлять свет и не пренебрегали ретушью.