боли отказа и приготовиться опять неприкаянно брести все пять миль по холоду. Он слишком далеко зашел, чтобы его остановила какая-то девчонка вроде дочери Ивлин Уэлти. Только бы ему позволили рассказать о положении его семьи более чем в трех словах, и она ему уже не откажет. Вот единственная разновидность алхимии, которой он владеет в совершенстве: прясть слова, превращая их в чистое золото. Смягчать девичьи сердца.

Он вновь расчесывает волосы, усмиряя их, прилизывает гелем, чтобы не падали на лицо, застегивает пуговицы рубашки, которую отутюжила для него Кристина. Если не считать укрощенных волос, в зеркале он похож на себя. А он не желает быть похожим на себя. Он хочет выглядеть как алхимик, как тот, кого принимают всерьез.

Он распускает узел галстука и завязывает его вновь – туже, элегантнее. Облаченный в подходящие доспехи, встречается с собственным взглядом в зеркале.

– Ты можешь сделать это. Ты должен. Если тебе придется сказать маме, что тебя снова отправили домой…

Он не в силах даже договорить. Если он еще раз увидит на милом мамином лице разочарование, он умрет. Уэс поскорее старается вообразить себя любимым учеником Ивлин, демонстрирует матери свое мастерство и видит, как ее лицо озаряет свет восхищения. Он представляет, как читает ей хвалебное рекомендательное письмо – то самое, с которого начнется его долгая и многоступенчатая карьера политика. Представляет самого себя в дорогом, сшитом на заказ костюме – не каком-нибудь там готовом из тех, что заказывает ему по каталогам Мад, – и синем атласном галстуке; он стоит на трибуне, задрапированной флагом Нового Альбиона. С этой трибуны он произнесет проникновенную речь, и пресса будет щелкать затворами фотоаппаратов, пока вспышки не сольются в ослепительное сияние. Он будет улыбаться смущенно розовеющим прекрасным женщинам, и все, кто сомневался в нем, все, кто когда-то звал его лоботрясом, выпивохой или неотесанным банвитянином, выстроятся в ряд, чтобы пожать ему руку. А потом он приложит все старания, чтобы разогнать националистическое правительство, действуя изнутри.

Когда он позволяет себе помечтать, будущее видится розовым.

Однако холодная реальность настоящего обрушивается на него, едва он успевает выйти из гостиницы «Уоллес-Инн». Здоровенная капля срывается с карниза и плюхается ему на макушку. Передернувшись, он надвигает поглубже плоскую шерстяную кепку и плетется по улице, волоча свои чемоданы.

Ночью шел дождь, булыжники, словно торт глазурью, облиты льдом, который сверкает и переливается при свете раннего утра. В воздухе клубится пар, негустой и мельтешащий, как сетчатая основа кринолина, вуалью скрадывает пестро и весело раскрашенные дома вокруг площади. В спину Уэса ударяет студеный ветер, налетевший с океана и принесший с собой запах соли. Уэс пробирается в сгущающихся толпах и уворачивается от медленно движущихся машин, колеса которых взбивают лужи в грязь. Люди с чемоданами выходят из такси, потоком выливаются с пристани вместе с повозками, полными блестящей серебристой рыбы.

Значит, Хон сказал правду. Охота прибывает.

Сумистское чувство вины не дает ему даже всерьез задуматься об участии в охоте, но избежать мыслей о ней полностью невозможно – столько вокруг статей в журналах и радиопередач, вызванных ею. Это же почти общенациональное времяпрепровождение, по крайней мере, для людей достаточно шикарных, чтобы интересоваться лисьей охотой, – или настолько патриотически настроенных, чтобы гордиться историей колонизации Нового Альбиона поселенцами. Ближайшие пять недель богачи со всей страны тысячами будут прибывать сюда ради участия во всех этих выставках собак, скачках и празднествах, предшествующих охоте. К концу этого срока зрители выбьются из сил, опустошая собственные кошельки и грозя смертью тому самому хала. Лишь самые упорные из них будут следовать верхом за гончими, вместо того чтобы лечиться от похмелья. И как минимум несколько погибнут, потому что слишком приблизились к добыче.

Насколько слышал Уэс, то еще зрелище. Возбуждение, от которого уже гудит воздух, опьяняет, а слава, которую сулит победа, – особенно, но он не намерен поступаться своими нравственными принципами и участвовать в охоте: не для того он сюда приехал.

Продолжая идти быстрым шагом, Уэс сворачивает на сонную боковую улочку. Возле своих домов местные жители в теплых куртках сгребают граблями листья, сорванные бурей. Уэса провожают взглядами – по его мнению, лишь потому, что он выглядит по-дурацки, навьюченный чемоданами, как мул. В конце квартала какой-то мужчина, стоящий в окружении дерюжных мешков, набитых растительным мусором, взмахом руки останавливает его.

Он опирается на ручку граблей.

– Заплутал? В этой стороне гостиниц не найдешь.

– Нет, сэр. Не заплутал, сэр, – вернее, не совсем. – Уэс мысленно молится, чтобы ему не начали объяснять, куда идти. Все указания неизбежно выветрятся из его памяти, просочатся, как вода сквозь сито. Вдобавок он часто путает «лево» и «право». – Просто иду к дому моего учителя.

– В Уэлти-Мэнор путь держишь, стало быть? Долго же тебе еще идти.

Уэс поднимает лицо к грозящему дождем небу.

– Денек в самый раз для прогулки.

Его собеседник добродушно улыбается, но Уэс отчетливо различает под этой улыбкой жалость.

– Вот что я тебе скажу. Я сюда только на одно утро пришел, помочь миссис Эддли управиться с граблями, а домой мне в ту же сторону, что и тебе. Погоди здесь минутку.

Так Уэс и оказывается сидящим сзади в повозке Марка Халанана, пристроившимся на сиденье из багажа и пустых мешков из-под зерна. Курица восседает у него на коленях и довольно квохчет, а Халанан ведет своего пони по дороге к Уэлти-Мэнору. Уэс всеми силами старается не подавать виду, как его мутит от сильной тряски по проселочной дороге.

– Давненько в городе не видали учеников Ивлин, – говорит Халанан. – Как появляются, так и пропадают.

– Вот и я слышал. – Отклик звучит мрачнее, чем ему хотелось бы. Непрочная уверенность в себе, которую он недавно сумел призвать на помощь, кажется, уже дает трещину.

Халанан, должно быть, замечает, как приуныл его пассажир, потому что меняет тему:

– Вовремя ты прибыл. Скоро начнется запись на охоту. Участвовать-то будешь?

– Я?.. Даже не знаю.

– Церемония открытия через два дня. А потом у тебя будет еще две недели, чтобы решить.

– Честно говоря, по-моему, я для этого не гожусь.

– Мыслишь здраво. Это хорошо.

Уэсу, кажется, еще ни разу не говорили, что он мыслит здраво. Ему нравится.

– Спасибо. Стараюсь.

– Как бы там ни было, а я рад, что есть люди, которые готовы на это ради Бога, страны и так далее. Кто-то же должен его убить. Эта тварь опасна.

Уэс готовится выслушать назидательную речь.

– Что вы имеете в виду?

– А ты сам погляди.

Они как раз переваливают через гребень холма, Халанан указывает в сторону поля.