он должен был бы обязательно воздержаться, если не считать постов и молитв, самой Церковью признаваемых необязательными».

Толстой считает, что со времен Константина Великого христианская церковь, цитирую, «не потребовала никаких поступков от своих членов. Она даже не заявляла никаких требований воздержания от чего бы то ни было».

Несколько позже Толстой сформулирует главный тезис своей религиозной системы: все религии мира состоят из морального ядра, то есть ответа на вопрос, что нужно делать, и мистической периферии — во что нужно верить. Мистика есть ошибка и суеверие, а моральная основа всех религий совершенно одинакова и в наиболее полном виде выражена в Нагорной проповеди. Напомню, что Нагорная проповедь — это проповедь, сказанная Христом и помещенная в полном виде в Евангелие от Матфея, это главы пятая, шестая, седьмая, то есть три главы, в которых Христос в компактном виде формулирует основы морального учения христианства. Странно, что такому умному человеку, как Толстой, не видно вопиющее противоречие этой идеи. Ведь требования Нагорной проповеди, например, любить врагов или, скажем, не заботиться о завтрашнем дне носят совершенно революционный характер и никак не вписываются в этику иудаизма или ислама.

Россия узнала о «религии Толстого» благодаря издательской деятельности его ближайшего друга и единомышленника Владимира Черткова. Это представитель богатейшей аристократической фамилии, в прошлом блестящий гвардейский офицер. И вот этот юноша стал самым преданным учеником великого писателя. Деятельность Черткова в буквальном смысле слова имела всемирные масштабы. Очевидно, обладавший качествами выдающегося менеджера, он организовал распространение по всему миру книг и идей писателя. Именно благодаря Черткову мировоззрение Толстого стало своеобразным брендом.

В русской жизни второй половины XIX века существовал антипод Льва Толстого, и таким антиподом был многолетний обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев. Наверное, очень трудно найти людей более разных, чем Толстой и Победоносцев. Толстой — это совесть своего поколения, борец за правду, защитник обиженных, человек с безграничным нравственным авторитетом. Победоносцев в глазах современников является воплощением политического зла, которое ассоциируется с политическим произволом. Обер-прокурор Синода — творец системы контрреформ, гонитель всего прогрессивного и творческого, это тот самый лихой человек, который в конечном счете и превратил Россию в ледяную пустыню.

И в поединке Толстого с Победоносцевым, в представлении русского общества и даже политической элиты, Победоносцев был заранее обречен на поражение. Именно поэтому после отлучения писателя в 1901 году в глазах этого общества и этой элиты он сразу стал одновременно и главным виновником, и главным творцом этого акта, и объектом едких сатирических нападок. Обер-прокурор Синода и его политика ассоциировались с личностью знаменитого основателя испанской инквизиции Торквемадой, с личностью Великого инквизитора Достоевского, ну и более обидные сравнения — это «упырь, простерший над Россией свои крылья», это «злой гений России» и так далее. На одной из карикатур, например, Победоносцев был изображен в виде летучей мыши, держащей в оковах молодую девушку, в которой, естественно, угадывалась Россия.

В жизни Толстого и Победоносцева имел место и личный конфликт, причем очень острый. Он произошел в 1881 году и был связан с вопросом о казни народовольцев, убийц императора Александра II. Толстой обратился с просьбой к новому царю, Александру III, о помиловании, а вот обер-прокурор, недавно назначенный, требовал смертной казни. Этот конфликт развивался почти 20 лет, и в 1899 году разрешился скандалом. И одним из важнейших шагов, приблизивших этот скандал и, соответственно, появление синодального акта о Толстом, стало издание романа «Воскресение», последнего большого романа Толстого. Читающая Россия — во всяком случае, та ее часть, которой были доступны зарубежные издания романа, — была потрясена небывалым глумлением над православной верой и одновременно узнала в чиновнике Топорове обер-прокурора Синода Победоносцева.

В новом романе Толстого, я напомню, была подвергнута уничтожающей сатире вся русская государственная машина — власть, администрация, тюрьмы и так далее. А в двух главах первой части в совершенно кощунственном виде была изображена православная литургия. Толстой показывает действия православного священника как совершенно бессмысленные, а вместо привычного высокого стиля, характерного для Церкви, сознательно использует бытовые термины: например, вместо «чаша» — «чашка», вместо «лжица» — «ложечка» и так далее.

До момента выхода в свет романа «Воскресение» Русская церковь, не говоря уже о русском государстве, проявляла по отношению к Толстому большую терпимость. К концу XIX века толстовская критика церковного учения, духовенства приобрела агрессивный, ожесточенный характер, в особенности после истории с духоборами — сектой, которая была особенно близка Толстому. Духоборы в 1905 году не только заявили о своем отказе брать в руки оружие, но даже публично сожгли имеющееся в их общине оружие и были высланы из России в Канаду. Но по отношению к писателю со стороны Синода, в официальных церковных печатных органах не было сказано ни одного критического слова. Толстого могли критиковать в проповедях, в богословских сочинениях, в публицистических статьях, но, подчеркиваю еще раз, официально его учение не подвергалось какому-либо церковному осуждению. Теперь ситуация принципиально менялась. Лев Толстой позволил себе открытое кощунство, и с ним познакомились, повторю, сотни тысяч людей по всему миру, потому что благодаря Владимиру Черткову роман «Воскресение» фактически, как бы мы сейчас сказали, в режиме онлайн переводился на основные европейские языки и распространялся огромными тиражами. И в то же самое время в своих произведениях Толстой постоянно подчеркивал, что является человеком религиозным и христианином. Ну, даже в наше время, в эпоху, когда в головах и сердцах людей перепутано абсолютно все, такое странное несоответствие потребовало бы разъяснений, но в начале XX века ситуация обстояла еще сложнее.

Действительно, для Русской церкви картина сложилась неоднозначная и потенциально очень опасная, если учесть, какой авторитет имел писатель в России и во всем мире. Это была своеобразная ловушка. Промолчать — получить серьезные репутационные потери, учитывая, что уже в Синоде стали получать возмущенные письма от тех, кому удалось прочитать «Воскресение» в бесцензурном издании и кто увидел в романе намеренное оскорбление чувств верующих, как бы мы сейчас сказали. А выступить публично против Толстого не менее опасно, учитывая, что любое выступление Синода против него будет воспринято негативно. Однако примечательно, что вопрос об отлучении Толстого мог быть поставлен только после смерти императора Александра III, который называл писателя не иначе как «мой Толстой» и постоянно просил его не трогать, чтобы не сделать из него мученика, а из императора — его палача.

Сама церковная власть проявила максимальные усилия, чтобы избежать скандала и общественного возмущения. Именно поэтому слова «анафема» и «отлучение» в финальном варианте синодального документа были заменены на более нейтральный, но менее определенный термин