раздел повествовательного фольклора в регионе Они сильно отличаются от сколько-нибудь схожих сюжетов в других регионах, которые все же не составляют отдельной жанровой разновидности. Мифы эти иногда переплетены в сюжетном отношении с «былинками», но отличаются конкретной целевой направленностью, поскольку призваны прагматично обосновать старшинство, могущество, превосходство в знатности, преимущественное право на угодья со стороны тех или иных групп или родов. Стержнем мифов такого рода, как правило, является мотив породнения с могущественными сверхъестественными силами или существами, в результате которого герой становится основателем рода, приобретая тотемического покровителя, добывает богатство, охотничью магию и т. д. «Породнение», таким образом, обеспечивает личное благополучие героя и защиту рода, гарантию определенного статуса среди других. Естественно, что социальное начало в этих мифах выражено сильнее; именно их содержание в виде важнейших эпизодов и персонажей воспроизводится на столбах, предметах одежды, на лодках и др. Назначение мифов отражено уже в их названии: «История герба рода Киксади» (тлинкит) или «О людях Нагунакса» (цимшиан), «О прародителе общины нукитс» (белла-кула). Сюда же относятся сюжеты о происхождении тех или иных обрядовых имен, плясок, уборов, столбов и др.

Сказочные сюжеты (назидательные, бытовые и особенно сказки о животных) занимают свое место в повествовательном фольклоре племен Тихоокеанского региона. Они представлены в данной книге выборочно, причем наиболее широко — сказки о животных как этиологического, так и чисто «волшебного» характера. В еще большей степени эта выборочность относится к историческим преданиям. В книгу включены преимущественно те из них, которые помогают глубже понять основные мифологические сюжеты либо представить стержневые особенности жизни и верований у племен региона («Об истории и языке ияков», «Вожди-соперники» и др.).

В заключение остановимся на некоторых мотивах и образах общего характера, присутствующих в сюжетах мифов Тихоокеанского региона.

В качестве сверхъестественных даров, которыми духи чаще всего наделяют героя (обычно обделенного и бедствующего), выступают добычливая острога, живая вода, сжигающее пламя, убивающий талисман, самоходное каноэ, а также пляски, песни или «зимние имена».

Вестником и посредником между сверхъестественными существами и человеком в мифах цимшиан и квакну тлей выступает мышь. Мотивы пляски, вообще распространенные в мифах региона, но не всегда мотивированные, означают общение героя с духом и обновление полученной от него силы. Мотивы очищения, также постоянно присутствующие в мифах, выражаются в различных действиях. Очищение может совершаться путем обливания холодной водой, обтирания цикутой и чемерицей, омывания мочой.

По наблюдениям Ф. Боаса, сюжеты квакиутлей сильнее, чем у других племен региона, сконцентрированы на добывании статуса и привилегий. У них встречаются мифы, почти целиком состоящие из перечисления браков и гербов. Элементы фантастические больше отражены в сюжетах цимшиан, у которых, кроме того, ослаблены мотивы, связанные с каннибализмом (как и у хайда). Большей упорядоченностью отличаются сюжеты белла-кула, в то время как в сюжетах цимшиан и квакиутлей основные понятия и представления нередко противоречивы. В их мифах заметной чертой является переплетение мифологического материала с историческим [Boas, 1966, с. 316].

Важно представлять себе особенности бытования и способ рассказывания мифов и сказок. Уже говорилось о том, что потлач в своем словесном выражении широко использовал риторику, мифы и песни. В различных источниках, посвященных описанию этой церемонии, упоминается оратор (один или несколько выступающих) как должностное лицо, выступающий от имени вождя-устроителя или его рода (или нескольких родов). Непременным аксессуаром такого оратора служил специальный декорированный посох или жезл с резными изображениями родовых символов (как на тотемных столбах). Внутренность жезла была полой, заполнялась сухими семенами или камешками и действовала по принципу погремушки. Постукиванием жезла о деревянный пол оратор отделял самостоятельные смысловые членения своей речи, привлекая внимание слушателей к наиболее важным с содержательной точки зрения моментам. То же самое относилось и к рассказыванию мифов и преданий. Как следует из сюжета о Дзонокве, записанного Ф. Боасом, именно таким традиционным образом вождь рассказывает своим гостям (их роль играет семейство людоедов) историю происхождения своего рода и его гербов. Более того, мы вправе сделать вывод о том, что такого рода развлечение было непременным элементом этикета во время потлача, без соблюдения которого все остальное не имело смысла. Таким образом, если на потлачах рассказывались многочисленные мифы, связанные с происхождением родовых гербов и привилегий, в зимнее время, в процессе инициаций, воспроизводились сюжеты, посвященные Хаматса, и — шире — любые сюжеты, объясняющие способы приобретения сверхъестественной силы. Ранее уже упоминалось и о самом широком применении «священного языка» во всех аналогичных случаях.

Рассказывание сказок, естественно, не требовало соблюдения всех этих формальностей и происходило в непринужденной обстановке. В тлинкитском мифе о Кануке и Вороне, записанном И. Вениаминовым, мы находим характерную сценку, воспроизводящую ситуацию рассказывания сказки (см. Приложение).

Характеристика повествовательного фольклора племен Тихоокеанского побережья являлась бы неполной без упоминания о том, какое воплощение он нашел в искусстве этого региона. Сведения об этом совершенно необходимы, поскольку традиционное искусство у аборигенов побережья представляет собой важный и в художественном отношении выдающийся способ существования их мифологии.

Еще первые европейцы (испанцы и русские), посетившие Тихоокеанское побережье, были поражены художественным мастерством местных умельцев. Повсюду — на стенах домов, на бортах каноэ, на обрядовых столбах, утвари и одежде они наблюдали яркие, сложные изобразительные композиции — резьбу, плетение или вышивку. Все предметы декорированы в характерном зооморфном стиле росписью или резьбой, обычно покрывающей целиком всю рабочую поверхность.

Стиль этих изображений невозможно спутать ни с каким другим благодаря весьма разработанной системе приемов, таких, как «рентгеновское», или «просвечивающее», изображение, композиции по принципу «развертки», общая симметричность рисунков, состоящих из некоторого набора сильно стандартизованных элементов (ртов, носов, глаз, когтей, суставов и др.). Все эти принципы удачно описаны в соответствующей главе искусствоведческой работы К. Фееста [Феест, 1985, с. 71–77]. Он, в частности, отмечает «темноту» смысла как особенность производимого эффекта, что как бы подчеркивает «морфологизм» этих изображений. Усложняясь, одни зооморфные формы изображений нередко переходят в другие — почти так же, как совершают трансформацию многочисленные персонажи мифов.

О высокой роли художественных ремесел в мифах тихоокеанских индейцев свидетельствуют мотивы оживших, «заговоривших» узоров на накидках-чилкатах, сюжеты об «ожившем изображении»; встречается мотив обрядового дома, опорами которого являются «живые» столбы с метафорическими именами. В пантеоне хайда встречается такой персонаж, как Великий Плотник. В регионе известно было существование профессиональных художников (резчиков и живописцев), из-за которых знать соперничала, стараясь привлечь для выполнения работ по воздвижению генеалогических столбов, украшению домов и изготовлению других предметов, составлявших основу их достатка. Своеобразной параллелью к древнегреческому сюжету о Пигмалионе и Галатее может служить тлинкитский сюжет об ожившем изображении жены вождя, изваянном выдающимся художником («Ожившее изображение»). Из него становится ясно, что мотив ожившего изображения характеризует не только «магическое», но