Неожиданное подкрепление партия восточно-имперских князей и польской дипломатии получила на Шпейерском рейхстаге в лице талантливого, одаренного большим красноречием и весьма обширной фантазией пфальцграфа Георга Ганса графа Фельденцского.

Владелец миниатюрного эльзасского графства, получивший во Франции насмешливое прозвище «Ie due de la Petite Pierre», Георг Ганс, непоседливый авантюрист и прожектер в политике, представляет собой прекрасный образец тех «князей-пролетариев» (Бецольд), каких в изобилии породила реформация с ее системой наследственного права и отменой майората. С 22-летнего возраста Георг Ганс начинает серию своих приключений и военно-дипломатических предприятий, неизменно неудачных и разрушавших вконец его и без того не блестящее материальное положение. Считая себя обиженным при семейном разделе, граф в 1564 г. тайно вступил на службу французского короля. Приверженец аугсбургского исповедания, он одинаково легко служит и королю против гугенотов (1567 г.) и гугенотам против короля (1572, 1575 — 78, 1587 гг.) или же выступает посредником между воюющими сторонами (1589 г.). Имперский князь — он ведет переговоры то с герцогом Гизом о захвате Страсбурга (1578 г.), то с Дон-Хуаном Австрийским о присоединении к Испании Дитмарсена (1578 г.), то с Альбой и Маргаритой Пармской об оккупации Пфальца (1569 и 1589 г.). Потерпев неудачу с излюбленным проектом создания коалиции против своего обидчика курфюрста Пфальцского (1569 г.) и потеряв на этом предприятии до 80 тысяч талеров, Георг Ганс лелеял уже новые планы: его увлекало морское пиратство. Именно в эти годы — годы шведско-датской войны и запрещения нарвского плавания — и Швеция, и Польша, и Дания, и Москва высылали в Балтийское море усиленные флотилии морских разбойников. В эти годы прибалтийские державы увлекались лихорадочной постройкой кораблей, увеличивая свои флотилии в несколько раз. К зиме 1565 г. Эрик XIV хотел довести свой флот до 80 кораблей. Морские вооружения и морская война были злободневной темой. Ей посвятил свою богатую фантазию и неудачник-князь. С нетерпением ждал он Шпейерского рейхстага, чтобы изложить имперским чинам свой новый проект создания имперского флота, проект, сложившийся не без влияния испанской дипломатии, а, может быть, и целиком восходящий к герцогу Альбе.

Пфальцграф, уже чувствуя себя «адмиралом» имеющего возникнуть флота, убедительно доказывал рейхстагу все невыгоды и убытки империи, проистекающие из отсутствия флота; указывал на стеснения от зундской пошлины и конкуренции англичан; подчеркивал, какие выгоды при таком положении вещей выпадают на долю иных стран и в особенности этих «нехристей-московитов», которые, забрав Ливонию, намереваются с моря ворваться в империю. Единственное спасительное средство — завести свой флот на Балтийском море и назначить его, пфальцграфа, адмиралом этого флота, при чем каждое третье из захваченных им судов обращается в его пользу.

Немецкие биографы пфальцграфа изображают его проект, как фантастическую затею горячей головы авантюриста. Не так думали его современники. Пфальцграф лишь высказал то, что давно уже всех занимало: борьба с балтийским пиратством и охрана нарвской торговли были очередной задачей имперской политики. Мысль об имперском флоте быстро нашла себе сочувствие среди имперских чинов: коллегия князей поддержала ее особенно энергично. Но по московскому вопросу намечалось. иное решение: посылка посольства в Москву и война лишь в крайнем случае.

Партия войны пыталась вырвать от рейхстага иное, более агрессивное решение. С этою целью был пущен слух о взятии Ревеля и о появлении русской флотилии из 40 кораблей у южного берега Балтийского моря. В Шпейере поднялась невообразимая паника. Началось бегство. Рейхстаг колебался некоторое время в нерешимости, но в дальнейшем вернулся к своей прежней резолюции.

После рейхстага Георг Ганс проявил кипучую деятельность по пропаганде своего проекта, и, надо заметить, долгое время занимал им внимание имперских политиков. В летучих листках, брошюрах и многочисленных меморандумах обсуждались и излагались все последствия его осуществления.

На многочисленных имперских и ганзейских «тагах» он возбуждался неоднократно и часто ставился в прямую связь с московским вопросом. Так было, например, в августе — сентябре 1571 г. на Франкфуртском депутационстаге, когда вновь вырос вопрос о борьбе с московским пиратством и когда герцог Альба настойчиво отговаривал имперские чины от посылки в Москву артиллерии, ибо, если московский царь узнает все новости военной техники, он станет сильнейшим врагом, грозным: не только для империи, но и для всего Запада. 26 сентября Георг Ганс вновь развил свой проект, но «таг» отнесся к нему без особого сочувствия: видимо, его смущала возможность усиления Испании и испанской ориентации имперской политики, ибо Испания не преминула бы использовать имперский флот в борьбе с Англией и нидерландскими гёзами. Рейхстаг уклонился от прямого ответа, и пфальцграф опять ушел в свои французские распри (1572 г.). Поведение империи в русском вопросе оставалось попрежнему странно двойственным и как бы невысказанным до конца. «На языке-то у него (цесаря) сладко, а у сердца-то горько», жаловался русский гонец имперским дипломатам. И не столько качества имперских дипломатов, сколько сложность основных задач имперской дипломатии вообще и в русском вопросе в частности приводили и Москву, и империю к этому своеобразному состоянию мира in suspense.

В виду успехов московского царя в Ливонии, обострения избирательной борьбы в Польше после отъезда Генриха во Францию (18 июня 1574 г.) и возможности польско-московской унии Георг Ганс вновь возвращается к своему проекту. Осенью 1574 г. он появляется при императорском дворе, остается здесь в течение полутора месяцев и энергично указывает императору на зловещие признаки надвигающейся с востока русской опасности. С другой стороны, он развивает перед императором Максимилианом II широкую завоевательную программу. Необходим союз с Швецией; Швеция и империя будут действовать в Прибалтике заодно, ибо шведская корона должна перейти к нему, пфальцграфу, так как мужская линия дома Густава Вазы обречена на вымирание. При таких условиях датский Зунд, это — «золотое дно», дающее от 24 до 30 бочек золота ежегодно, и все Балтийское море окажется в руках империи. Неизбежно затем присоединение к империи и Пруссии, и Литвы. И все это осуществится лишь тогда, когда у империи будет свой флот и надежный адмирал в Ливонии. Императорский ответ на меморандум графа от 8 ноября 1574 г. был очень краток. Император напоминал графу его франкфуртскую неудачу 1571 г. и откладывал дело до ближайшего рейхстага.

Тем временем в 1573 — 76 гг. Москва и империя, помимо своих обычных дел, были заняты неосуществившимся проектом польского раздела. В виду важности стоявших на очереди вопросов царь Иван ждал к себе «великих послов», а император ограничивался посылкой гонцов и вместе с ними имперских купцов, что очень сердило царя. Под видом дипломатического посланника в 1574 г. проник в Москву немецкий купец Генрих Крамер; царь принял его, как подобало по дипломатическому ритуалу, и потом, когда открылся этот обман, долго не мог простить его и позабыть обиды; когда уже при царе Федоре в 1586 г. приехал в Москву купец Ганс Крамер, то злопамятные московичи его арестовали и конфисковали все его товары. Ликвидация этого инцидента затянулась до царствования царя Бориса.