Но реакция была не в силах обратить историю вспять, и титулованный родовитый боярин безвозвратно отдал свою социально-политическую власть дворянину, который сохранит ее за собой в течение трех столетий.

Торжество мелкопоместного дворянина означало гибель не только княженецко-боярского землевладения и социально-политической силы боярства.

Насаждение мелкого служилого землевладения повело к усиленной и иногда противозаконной эксплуатации поместного права — сложного комплекса феодальных и сеньориальных прав.

Все разраставшаяся борьба за рабочие руки обострялась общеевропейским экономическим кризисом, вызванным открытием Америки, войнами XVI в. и в частности Ливонской войной и специфически русским процессом колонизации Поволжья и дикого поля или, что то же, запустением замосковного центра. Право крестьянского «выхода» еще в силе, но постепенно затеняется фактом крестьянского «вывоза» и с начала 70-х годов приостанавливается в своем действии специальными указами о «заповедных летах».

Боярской землей и мужицкой свободой расплатилось государство с дворянской конницей за ее ливонские походы.

Сложную систему мероприятий 40 — 70-х годов по организазации служилого дворянства и дворянской конницы царь Иван осуществлял параллельно с загадочной и «бурной затеей опричнины».

«Опричнина» — крылатое словечко, не без сарказма пущенное в оборот самим царем, но официально не признанное, было в обращении с 1565 по 1572 г., и в этом году, как говорят о том печатаемые ниже «Записки опричника», было запрещено к употреблению под угрозой строжайшего наказания. Но под названием «двора» или «удела» «опричнина» продолжает существовать в 70 и 80 годах, и за время своего существования успевает пережить значительные модификации.

Но ни пересмотр княженецкого землевладения, ни разрастание опричной территории в Поморье, ни тем более «эпоха казней» не отражают собою идеи опричнины 1565 г. Изученная в своих. социально-политических последствиях, «опричнина» по-прежнему остается психологически загадочной реминисценцией удельного быта.

В борьбе за ливонское наследство и балтийские проливы столкнулись в Прибалтике все европейские державы.

Ливонская кампания (1558 г.) и шведско-датская семилетняя война (1563 г.) вызвала огромный спрос на наемников. Кавалерами-авантюристами, бездомными ландскнехтами и рейтарами, пиратами и просто бродягами кишмя кишел весь Запад, все моря и океаны. В Германии их расплодилось «что груш на деревьях».

Привлекаемые широкими операциями воюющих сторон по вербовке, наемники устремили свое внимание в Прибалтику. С первыми же успехами московского царя под Дерптом слухи о могуществе «московита» прокатились по всему Западу. Под ударами царя рушилась дряхлевшая, лишенная внутренней спайки, Ливония. В страну победителя, «дикаря-московита» отливали новые и новые волны ливонских эмигрантов, теснились жадные толпы всесветных авантюристов.

Широко раскрывал им ворота своей земли московский царь и, жадный до мастеров-оружейников, воинских людей, рудознатцев и золотоискателей, врачей, юристов и толмачей, встречал радушно всякого иноземца. В московских слободках за Яузой на Болвановке и за Москвой-рекой в Наливках селились немецкие ратные люди-наемники, шотландские стрелки. На Балтийском море от имени царя пиратствовали Христиерн Роде, Клаус Тоде и Сильвестр Франк.

При дворе московского царя слагалась пестрая колония иноземцев-полоняников и выходцев из-за рубежа. Были здесь толмачи и ученые юристы-богословы (Каспар Виттенберг и Каспар Эльферфельд), военные инженеры и командиры немецких отрядов (немчин Размысл и Юрий Францбек, позже перешедший на датскую, а еще позже на польскую службу); были врачи — «лекаря» (англичане Роберт Якоби, Арнульф Линзей, вестфалец Елисей Бомелий). Мелькают далее мало знакомые, но в свое время заметные имена Адриана Кальпа, Фромгольда Гана, Франциска Черри, Генриха Штальбрудера и др. Среди них в конце 60-х годов (1567–1571) выделяются дипломатические агенты царя Ивана ливонцы, взятые в плен в 1560 г. — Иоганн Таубе и Эларт Крузе, авторы знаменитого проекта создания Ливонского королевства (1570 — 77) и в высокой мере интересного описания «тираннии» (эпохи казней) царя Ивана.

Здесь же на Москве при дворе московского царя делал свою карьеру и вестфалец Генрих Штаден — дипломатический агент пфальцграфа Георга Ганса, оставивший по себе печатаемые ниже мемуары.

Генрих Штаден родился около 1542 г. в маленьком вестфальском городке Ален в семье местного бюргера Вальтера Штадена. Родители его готовили к духовной карьере, но несчастный случай, угрожавший ему уголовным преследованием, заставил его скрыться из родного города. Он нашел пристанище и работу в Любеке в доме своего кузена. Здесь он отбывал натуральную повинность городового дела и с тачкою в руках работал на городском валу. В Риге, куда он позже перебрался, он также принимал участие в работах на городском валу. Русские наступали тогда в Ливонии; царя Ивана ждали под Ригой (январь 1559 г.). В городе царила настоящая паника, и с постройкой вала очень спешили.

Покинув Ригу, Генрих скитался по Ливонии, был дворовым дворянских мыз и на 17–18 году своей жизни получил должность приказчика в мызе Вольгартен.

В 1562 — 63 гг. в тревожное время междоусобной борьбы двух братьев — шведского короля Эрика XIV и Иоанна герцога финляндского — Генрих Штаден, занявшийся тогда торговлей, отправился с товарами в шведскую Ливонию в замок Каркус. Город, принадлежавший герцогу Иоанну, был взят, видимо, королевскими ландскнехтами, а все жители его, в том числе и Штаден, были ограблены.

В 1563 г. он перебывал в ливонских замках и затем вторично попал в Ригу.

Здесь в декабре этого года Штаден был свидетелем жестокой казни Иоганна Арца, именовавшего себя графом, шведского наместника в Гельмете. Обвиненный герцогом Иоанном в изменнических сношениях с русскими, граф был растерзан раскаленными клещами.

Из Риги с одной только лошадью Штаден отправился в польский Вольмар, откуда польские отряды совершали свои набеги на пограничные русские области и в частности Юрьевский уезд, недавно отошедший к Москве (1558 г.). К этим вольмарским отрядам присоединился и Генрих Штаден; с ними он принимал участие в пограничных набегах и грабежах. Однажды, повздорив из-за дележа добычи, он попал в тюрьму.

Выйдя на свободу и «вдоволь насмотревшись на ливонские порядки», он махнул на Ливонию рукой и решил перебраться за рубеж, в таинственную и заманчивую Московию.

Понятно это решение бездомного вестфальца, дворового ливонских мыз и польского ландскнехта. То было время всеевропейской тяги на восток; то было время блестящих успехов Грозного. Счастье, казалось, бежало по пятам за «московитом». Не так давно прогремела его слава покорителя Казани и Астрахани. В прошлом году ему сдался литовский Полоцк (1563 г.) — ключ от Двины и Риги.

Счастливо миновав польские заставы на реке Эмбах и избежав неминуемой в случае поимки виселицы, Генрих Штаден пробрался к Дерпту. Там после отъехавшего 30 апреля 1564 г. к Сигизмунду II Августу кн. Андрея Михаиловича Курбского воеводой сидел боярин Михаил Яковлевич Морозов (1564 г.).