– Откуда? Очкарик, конечно, торговал антиквариатом, но вряд ли продавал покойников. А ты знаешь, где эта могила? Вот смотри, там сзади стенка с вашими каталонскими захоронениями. Видишь? Три этажа могил. Это ваше, каталонское кладбище.

– Да какая разница, что и где это. Зачем нам это?

– Я не знаю, – Анна встала. – Но, возможно, его убили, чтобы мы не получили эту фотографию. Или наоборот.

Телефон опять подал признаки жизни. Трубка валялась на диване. Хавиер устало протянул руку.

– Алло, мама. Ах, это вы Антонио. Да, можно. Хорошо. До встречи.

Он снова бросил трубку на диван.

– Нас тут приглашают в бар… Пойдем?

– Маме позвонишь?

– Вместо того, чтобы смеяться над моей бедной мамой, лучше бы подумала, как изменить внешность. Не забывай, нас разыскивает полиция.

Каталонец пытался шутить.

– Неужели мне правда стать негром?

– Почему негром?! Негритянкой! Как думаешь. Если я надену пальто, нормально будет?

– Да, вполне, будешь хоть похож на настоящего убийцу.

Он прошел в гардеробную. Это была маленькая комнатка без окон. Вдоль двух стен висела одежда.

– А ты будешь переодеваться?

Анна прошла за ним. Хавиер стоял перед зеркалом. На нем было зеленое пальто. Рукава реглан, маленький круглый воротничок. Короткое пальто было расклешено к низу, типа трапеции. Он придирчиво рассматривал себя, поворачиваясь к своему отражению то одним боком, то – другим.

– Вау… Нет… ты не убийца…

– А кто же?

– Хорошенькая девчонка!

– Хватит смеяться, это последняя коллекция.

Он прошел в спальню. Там было другое зеркало. Открыл тумбочку перед кроватью и взял записную книжку.

– Ладно, пошли. Тебе еще в парикмахерскую.

Анна стояла у окна.

– Погоди. Посмотри-ка сюда. Мы с тобой уже два часа тут болтаем, а эти старики все сидят у окна и пьют чай. Как такое может быть?

– Где?

Девушка отошла от окна и выключила свет.

– В том окне, видишь?

– Ничего особенного, подумаешь. Как вы живете там, в Москве? У нас каждый ужин длится почти час. И что такого?

– Да нет, ничего, просто странно.

Они отошли от окна и вышли на лестницу. В подъезде шел ремонт. Рабочие во всю шуровали, несмотря на поздний час. Пахло красками и цементной пылью.

На улице было все так же тепло, но ветрено. Ветер с моря и делал погоду в Барселоне. Он продувал город насквозь, заставлял жителей надевать куртки, сводил их с ума своим постоянством.

Мобильник опять начал надрываться.

– Да, мама. Нет.. Я не смогу… Ну нет же… А что с ней? Скучает? Мам, я не могу сегодня, я встречаюсь с другом. Ну хорошо. Целую.

На улице было полно народу. Хавиер постоянно с кем-то здоровался.

– Пока мы дойдем до парикмахерской, нас кто-нибудь опознает.

– А чего опознавать, тебя и так все знают.

– Понимаешь, мы просто живем на улице. От бара до бара, пока пройдешь. Со всеми встретишься. А чего дома-то сидеть?

– А где твоя машина?

– Нет, машина исключена. Ее тоже ищут.

Парикмахерская была за углом. Тут они разошлись. Хавиер пошел в бар.

Через полчаса туда вошла Анна. Она подошла к нему тихонько и закрыла ему глаза ладонью.

Он оглянулся. Перед ним стояла девушка с туго заплетенными мелкими косичками. Желто-песчаные нитки живописно пестрели в черных волосах. Эти жгуты спускались ниже плеч и красиво сочетались с курткой цвета хаки. Виски Анны были выстрижены, выбриты и открывали маленькие уши. В ушах пестрели четыре блестящих серьги.

– Дааа… – протянул Хавиер. – Это круто. Негрос. Ну пошли, а то Антонио нас заждался. Тут недалеко.

Они вышли на улицу и, пройдя пару домов, оказались перед нужным баром. Весь угол дома занимал его парадный подъезд. У входа стоял высокий, худощавый мужчина и посматривал на часы.

– Антонио, вот и мы, не опоздали?

Хавиер произнес это самым беспечным тоном.

– А ты бы хотел, чтобы я стоял тут и ждал тебя? – мужчина повернулся к Хавиеру и тут же посмотрел на Анну.

Он протянул руку. Ладонь была маленькой и узкой, с худыми пальцами – костяшками. Да и лицо его тоже было тонким, с точеными чертами, узким носом, и маленькими карими глазками. Он выглядел молодящимся, поджарым пятидесятилетним жеребцом.

– Антонио.

Она молча пожала ему руку. Он с любопытством оценивающе оглядел ее. Невысокая, даже маленькая, хрупкая, она казалась моложе своих 25 лет. Жгуты-косички из черных волос смешно обрамляли чистый овал лица. Бритые виски лишь подчеркивали совершенство этой милой женственности. Карие глаза, нежные мягкие губы с завернутыми вверх уголками. Голос был тихий, без резких вибраций. Джинсы были рваными, дырки, совершенно очевидно, были наживными, а не фирменными. Черная майка и жилетка цвета хаки создавали впечатление спортивности, скрывая природную хрупкость и уязвимость.

– Пойдемте в бар, там и поболтаем, – Антонио приглашающим жестом указал на дверь.

Тут было немноголюдно. Они прошли к кожаному дивану, цвета детского поноса, и уселись за низкий столик. Хавиер расположился напротив, на кресле.

Мужчина, накрашенный яркой косметикой, ходил от столика к столику и раздавал красные гвоздики. Он что-то мурлыкал при этом и иногда произносил связные фразы, обращаясь к посетителям.

– О ля-ля! Это же известный артист! Ты видела его сегодня по телевизору! Помнишь? Он вел теле шоу.

Хавиер был в восторге. Он даже вспомнил его имя.

– Не помню я. Я только одно телешоу видела, – Анна посмотрела на артиста.

– Вы смотрели сегодня телевизор?

Антонио отпил глоток пива и откинулся на спинку дивана. Он поставил кружку на столик и повернулся к Анне.

– Я смотрю телевизор, только когда болею, либо перед сном.

– Наверное, у вас очень насыщенная событиями жизнь. Вам можно позавидовать, – художница вежливо улыбнулась.

Перед ней стояла нетронутая кружка пива. Пить она не хотела. Время от времени, она брала свой бокал и поднимала, а потом снова ставила на место.

– Антонио – очень богатый человек, Анна. Он живет в Мадриде. У него больная жена-инвалид, не встает с кресла. Ты представить себе не можешь, сколько он путешествует! Вчера он был в Африке, сегодня в Барселоне, завтра в Париж улетит.

– Да нет, я в Барселоне со вчерашнего вечера. Кстати, вчера с одним моим приятелем и его женой мы были тут в одном приятном местечке на плац де Грация.