— Почему? — переспросил я с удивлением. — Как это почему?! Для нас, кельтов, это совершенно очевидно. Проще объяснения не придумаешь: боги дали тебе две здоровых ноги, и ты пользуешься ими, чтобы ходить или бегать. Насчет меня у них наверняка другие планы. Они не хотят, чтобы я оказался в услужении и стал мальчиком на побегушках. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мое тело нужно богам, потому что им нравится использовать его как свое жилище.

Я высоко поднял голову. Так часто делали сыновья кельтов знатного происхождения в присутствии простых воинов, стараясь дать понять окружающим, кто на самом деле хозяин положения. А я в такие мгновения едва сдерживал себя, чтобы не броситься на них с кулаками. Сейчас же мне хотелось, чтобы Ванда могла хорошенько рассмотреть мой профиль.

— Господин, ты хочешь сказать, будто по воле богов ты должен стать друидом?

— Я хочу знать столько же, сколько знают наши друиды. Но для этого вовсе не обязательно становиться жрецом. Тебе наверняка известно, что друидам запрещено пить вино. С затуманенным рассудком довольно трудно составлять рецепты новых снадобий. Я бы с большим удовольствием стал самым известным купцом на всем побережье Средиземного моря. Конечно, при условии, что знания мои сравняются со знаниями великих друидов. Или же превзойдут их. Как видишь, я готов стать кельтским жрецом, если мне будет позволено вести торговлю и пить вино.

Ванда исправила ошибки, которые я допустил в только что произнесенных предложениях, улыбнулась и окинула взглядом простиравшуюся перед нами долину. Мне никак не удавалось усвоить порядок слов. Помолчав некоторое время, она сказала:

— Когда германцы возьмут тебя в плен и сделают своим рабом, ты быстро выучишь наш язык, господин.

— Ты так считаешь? Зачем германцам нужен хромой раб, который и ходить-то толком не может?

— Они заставят тебя работать в соляных шахтах. Все равно там рабам приходится передвигаться на четвереньках. А когда ты не сможешь подняться, чтобы отправиться работать под землей, они тебя убьют, — ответила Ванда таким тоном, словно в этом не было совершенно ничего необычного.

— А ты уверена, что им не нужны переводчики? Или весельчаки, которые могут рассмешить их в любой момент? Я могу кого угодно заставить смеяться!

Ванда окинула меня равнодушным взглядом.

— Или почти кого угодно, — добавил я не так уверенно. Внезапно я почувствовал смутное беспокойство. Напряженно вглядываясь вдаль, я заметил, что облако дыма, видневшееся на горизонте там, где у изгиба Ренуса горел оппидум рауриков, становилось все больше и чернее. Мне даже показалось, что я видел нечто, напоминавшее группу всадников, которые приближались к нам. Но расстояние было слишком большим, поэтому я ничего не мог сказать наверняка, хотя никогда не жаловался на зрение и даже считал его превосходным. Далеко не всем повезло в этом плане так же, как мне, — насколько я знал, врачей, лечивших глаза, было в Массилии больше, чем повитух.

— Ванда, взгляни-ка туда! Это всадники? — спросил я на кельтском. Мне уже порядком надоело говорить на германском, родном языке моей рабыни.

— Нет, мой господин. Ты говорил, что был из камня, когда появился на свет из утробы матери. Скажи, почему ты сейчас не каменный, а такой же, как и все остальные, — из плоти и крови?

Я с недоверием взглянул на Ванду. Сейчас у меня не возникало никаких сомнений относительно того, что она видела всадников и лишь пыталась сбить меня с толку, сменив тему. Словно прочитав мои мысли, она сказала:

— Я не видела никаких всадников, господин. Рассказывай дальше.

— Поскольку мне не терпелось как можно быстрее открыть собственный торговый дом в Массилии, я появился на свет на два месяца раньше, чем следовало. Мать моя умерла при родах, а отец — кузнец Корисиос — хотел вместе с дядюшкой Кельтиллом стать солдатом в армии римлян. Но его желание не исполнилось — он умер из-за загноившегося зуба, так и не дойдя до лагеря легиона, в котором они хотели служить. Вот так я стал сиротой. Целые дни я проводил на меховой шкуре, а родственники отца и матери заботились обо мне. Мое тело не слушалось меня. С восходом солнца мужчины выносили меня из дома, а когда наступал вечер или начинался дождь — заносили обратно под крышу. Немного позже, когда я, ко всеобщему удивлению, начал говорить, жизнь моя стала немного разнообразнее. Через нашу деревню проходило немало людей, с которыми я мог побеседовать. От нечего делать я начал учиться. Мои сверстники карабкались на деревья, швыряли камни в птиц или бегали наперегонки, я же просил объяснить мне, как добывают руду и соль, сколько времени нужно кузнецу, чтобы выковать меч, и где находятся Геркулесовы столбы[7]. Вот так учение стало моим любимым занятием. Позже, когда мои друзья начали учиться охотиться на диких зверей и обращаться с оружием, я выразил желание стать друидом. Тогда мне часто приходилось спорить с друидом Фумигом, который постоянно твердил мне, что я неизлечимо болен. По одному ему известной причине Фумиг не жалел ни сил, ни времени, пытаясь навязать мне свое мнение. Этот друид говорил, что мое тело убивает страшная болезнь, я же чувствовал себя совершенно здоровым.

Однако этот надоедливый старик чуть ли не каждый день пытался убедить меня в обратном. В своих рассуждениях и предположениях относительно состояния моего здоровья он пошел еще дальше: Фумиг утверждал, будто болезнь моя смертельна и вызвана якобы тем фактом, что в прошлой жизни я совершил страшное злодеяние, за которое мне приходится страдать в этой. Хотя на тот момент я не обладал и сотой долей тех знаний, которые есть у меня сейчас, я почти не сомневался в том, что разум старого друида отравил яд омелы. Я вознес молитву нашей богине Эллен, которая способна наслать на человека болезнь или же наоборот, сделать его здоровым. Нет, я не просил исцелить меня — ведь я не считал, что мое тело точит какая-то болезнь — я молил нашу богиню сделать так, чтобы Фумиг покинул мир живых, испустив дух, словно макрель на солнце. К моему величайшему удивлению, через несколько дней старик умер, а я первый раз в жизни попробовал римского вина. И не какого-нибудь, а настоящего фалернского. К сожалению, пить мне его пришлось в соответствии с глупыми обычаями римлян, то есть разбавленным водой. Надеюсь, теперь у тебя не осталось и тени сомнения относительно того, что боги в самом деле благоволят ко мне?

Ванда с недоверием взглянула на меня.

— Ты же говоришь, что твое тело было полностью из камня, когда ты родился. Значит, твои боги помогли тебе?

Такая настойчивость Ванды удивила и даже немного разозлила меня. От своей рабыни я не ожидал подобного поведения. Все время она казалась такой безразличной ко всему происходившему вокруг нее. Наверняка у жителей нашего селения сложилось впечатление, что она полностью смирилась со своей судьбой и ничем не интересуется. Я улыбнулся Ванде, но, думаю, она этого не заметила. Я продолжил свой рассказ:

— Помог мне дядюшка Кельтилл. Он вернулся в деревню, отслужив несколько лет в римском легионе, и поставил меня на обе ноги. Он почему-то считал, что я исключительно из-за своей лени семь лет пролежал на земле, не желая подниматься, хотя на самом деле мог прекрасно ходить и даже бегать. Вот такая у него была навязчивая идея. Должен признать, тогда мне казалось, будто нечто подобное может прийти в голову лишь человеку, явно злоупотребляющему неразбавленным римским вином. Кельтилл наслушался россказней разных лекарей в Александрии. К тому же однажды, получив жалованье, дядюшка кутил всю ночь напролет вместе с врачом своего легиона, который по происхождению был египтянином. Он-то и рассказал дядюшке Кельтиллу, какие страшные последствия могут иметь травмы головы: иногда рассудок человека может помутиться, в некоторых случаях руки и ноги перестают слушаться. Врач уверял, будто мозг человека состоит из миллионов глиняных табличек с иероглифами. Если же одна из таких хрупких табличек разбивается, то несчастный вынужден с нуля овладевать утраченными знаниями или умениями. Он также рассказывал о детях, у которых табличек этих не хватало с самого рождения. Например, тех, которые объясняют, каким образом наша голова может заставить ноги двигаться. В Египте таких детей тоже считали живыми храмами, избранными богами в качестве временного жилища на земле. С этим ничего не поделаешь, таков замысел богов. Однако египтяне уверены, что можно понемногу высечь на целых табличках те иероглифы, которых при рождении не было. Например, умение воспроизводить последовательность движений, которые позволяют человеку ходить, переставляя поочередно то одну, то другую ногу. Так же как человек может освоить несколько языков, мозг способен обучиться тому, чего раньше не умел. Все зависит лишь от длительности, интенсивности и частоты повторения тех или иных движений. Если человек каждый день ходит по несколько часов, то со временем это движение сохраняется у него в голове все лучше и лучше, как если бы на камне углубляли высеченный однажды орнамент, поэтому человек не забывает, как вставать на ноги и как ходить, — все знания и умения высечены на крохотных табличках.