на Надежде ловить собралась. Стало быть, на живца. И только живцу мучительно и непонятно, за что его, бедолагу несчастного, насадили на крючок…

…Еловский рассматривал в прицел дряхлую старуху, медленно и обреченно бредущую через площадь. Бабка еле передвигала ногами, шаркая по мостовой подошвами ботинок, таких же древних и разваливающихся как она сама. Замызганный темный плащ, в который она была одета, пузырился на ветру, словно достался с чужого плеча. Из-под вязаной островерхой шапки неопределенного цвета торчали спутанные седые космы, придавая их хозяйке схожесть с персонажем из страшных детских сказок. Для полноты образа не хватало ступы или метлы. Вместо них «ведьма» тащила за собой двухколесную конструкцию с проволочной корзиной, обшитой изнутри мешковиной. В ней что-то мелодично и звонко позвякивало, отдаленно напоминая перелив бубенцов пеннивайза.

Старуха остановилась напротив павильона и, поставив тележку впереди себя, оперлась на ручку. В оптику было видно, как она тяжело дышит и шевелит губами: то ли считает вслух, то ли просто разговаривает сама с собой. Потом бабка достала из-за пазухи засаленную флягу, отхлебнула из горлышка и огляделась с таким видом, будто не понимала, как и зачем сюда попала. Вот только взгляд у нее был удивительно цепким, словно карга что-то высматривала. На какой-то миг Еловскому показалось, что ведьма разглядела его укрытие. Чу-чу, русским духом пахнет! Палец Никифора лег на спусковой крючок, но старуха отвела прочь выцветшие глаза и медленно развернулась к павильону.

Логово метаморфов ярко освещалось даже днем. Всеволод Маркович как-то обмолвился, что внутри спрятан мощный источник энергии, который питал не только круглосуточную иллюминацию, но и силовое поле, не позволяющее аборигенам разрушить ни объект чужаков, ни гипотетический подпространственный переход. Подобный реактор, думалось Еловскому, мог бы обеспечить электричеством целый город, но служил не созиданию, а бесчеловечной мерзости. Какими бы устремлениями не руководствовались чужаки, оправдать похищение детей Никифор был не в силах, чтобы не думал об этом Всеволод Маркович. Если бы малышей спасали, то уводили б вместе с родителями. Тем более, что и родители, по большому счету, тоже были детьми, только с запустившейся программой стремительного старения.

Бабка, не подозревая о постороннем присутствии, вновь приложилась к фляге, сипло откашлялась и наконец решилась продолжить нелегкий путь. Почтенная должна была бы удалиться в ближайший проулок, но прошаркала прямиком к павильону. Еловский задержал дыхание: карга вела себя нетипично. После множества неудачных попыток уничтожить гнезда метаморфов, аборигены предпочитали обходить их за версту, хотя, иногда, и выставляли дозоры, чтобы перехватывать малышей. С одним из таких он едва разминулся накануне. Ребята тут обитают нервные: им пальбу устроить легче, чем поздороваться.

Старуха остановилась у самой витрины павильона, уперлась лбом в стекло, и долго рассматривала выставленные на обозрение куклы. Плечи ее вздрогнули – раз-другой, и еще, и Еловский понял, что она рыдает, и тогда ему самому вдруг стало невообразимо горько. Бедняжка, представлялось ему, наверняка оплакивала свое детство, физически закончившееся буквально пару-тройку лет назад. Косички, еще помнящие банты и ленты, покрылись сединой, личико избороздили глубокие морщины, румянец зарубцевался пергаментом. Какой невообразимый ужас и жуткое отчаяние должны терзать ее рассудок?

Затем произошло то, чего Никифор ожидал сейчас увидеть меньше всего. Из павильона, из самой его темноты, выступил на дневной свет справный молодой мужчина в мундире. Блеснули серебром начищенные пуговицы парадного кителя, качнулись в такт шнуры замысловатого аксельбанта. Так, наверное, должен бы выглядеть местный военный, но только не осталось на Надежде ни армий, ни парадов, ни смотров, ни маневров. Защитники мертвого мира сгинули вместе с миром, который присягали защищать. Впрочем, метаморф, принявший образ военного, не претендовал на звания, почести или ордена. Вряд ли его управляющей нечеловеческой схеме вообще были доступны подобные понятия.

Отвлекшись от витрины, старуха зачарованно смотрела на приближающегося метаморфа. Так, наверное, ведут себя мыши, поддавшись гипнотическому танцу змеи. Никифор закусил губу, осознавая, что станет свидетелем скорой и неминуемой расправы. Но он ошибался. Автомат Странников медленно подошел к несчастной и застыл в шаге от нее. Метаморф будто ожидал ответного движения, и старуха поняла. Почтенная вытерла слезы и буквально ожила. Движения стали быстрыми, порывистыми, суетливыми – дряхлая матрона очень спешила.

Бабка опустила руки в корзину. На мостовую вывалилось грязное тряпье, покатилась полупустая детская бутылочка, рассыпались незатейливые погремушки. Старуха извлекла из плетенки небольшой тряпичный сверток и доверчиво протянула «военному». Метаморф осторожно принял подношение и бережно прижал к мощной груди. Сверток, отреагировав на движение, зашевелился, зашелся здоровым младенческим криком. Карга закрыла лицо руками и, опустившись на колени, истошно взвыла, исторгая из глубин прокаженной души боль, отчаяние, горе, ненависть к себе и сущему.

– Змеиное молоко, – Никифор прошипел ругательство вслух и прикусил язык. На площади внезапно появились новые действующие лица, которых, как и содержимое бабкиной корзинки, проворонил дрон. Исправен ли еще дозорный автомат или его нутро оказалось слишком тонким и чувствительным к насыщенной ядами атмосфере?

Из зданий у павильона высыпалась группа низкорослых аборигенов. Никифор, доверяя теперь только своим глазам, насчитал пару десятков человек. Местные были вооружены огнестрельным оружием разного калибра и отличных друг от друга конструкций. У одного из них Еловский заметил даже внушительного размера ручной пулемет. Судя по злым восклицаниям, им не терпелось применить в деле весь разношерстный арсенал.

– Стойте! – Старуха, изменившись в лице, поднялась с колен, встав между метаморфом с ребенком и соплеменниками. Она вытянула перед собой руку открытой ладонью вперед, словно хотела оттолкнуть вооруженных людей, отгородиться от них или смести прочь. – Не смейте!

– Сумасшедшая дрянь! – Один из аборигенов выступил вперед и взял ее на прицел. – Ты отдала твари моего сына!

– Он и мое дитя! – Старуха ударила себя в грудь. – Убей меня, если сможешь, но это я – я! – родила его в муках, не ты!

– Заткни гнилой рот, стерва! – Абориген выстрелил, и старуха, согнувшись пополам, упала. Автомат Странников равнодушно посмотрел на то, как корчится у его ног человеческое существо, потом повернулся к вооруженной группе спиной и направился в логово. Не проявляя никакого желания вступать с ненавистным метаморфом в переговоры, местные открыли плотный огонь. Пули рвали ткань мундира, но «солдат», никак не реагируя на многочисленные кинетические удары, спокойным размеренным шагом вошел в павильон. Старуха, распластавшись в растекающейся луже крови, провожала его немигающим взглядом.

Стрельба стихла, но воздух, насыщенный бессильной злобой и пороховыми газами, все еще витал над площадью мятежным духом. Еловский, не желая больше вдыхать смрад ненависти, отполз от пролома и принялся собирать снаряжение, намереваясь вернуться в бункер миссии. На сегодня, думалось Никифору, впечатлений