— Жара! — вздохнула Сарасвати. — И муссона все нет. Бхавани… Зачем он уехал?

Он сказал, что едет на охоту. Он не желал ее. Такое случилось впервые. Она удивлена. Он ничего не объяснил. Сначала она подумала, что для того, чтобы удержать его, достаточно быть более обольстительной, и она танцевала перед ним так, как он любил: с обнаженной грудью и полуприкрытыми бедрами. Он остался холоден и был как будто чем-то удручен. Потом она плакала и умоляла его. А когда он взял оружие и распорядился, чтобы снарядили слонов, она нежно пропела ему древние стихи:

Воздух, вода, небеса и огонь —

Все стихии смешались в огромном пожаре.

Странник встревожен, а яростный слон тупо стоит,

Как баран, у засохшего пруда.

Прячется кобра в норе, и тигр засыпает в тени.

Все, что живет на земле, и все, что живет на воде,

Слабеет и больше не знает покоя.

Вот почему мудрецами предписан завет:

Дом свой ты не покидай в месяц джайштха.

Месяц джайштха, июнь, неблагоприятный месяц, предшествующий муссону. Вся Северная Индия превращается в пекло. Благословенный Годх не исключение, в это время люди бывают подвержены странным недугам, лекарств от которых не существует; и Сарасвати напрасно пела, танцевала, прикасалась опахалом к шее раджи, — он был непоколебим; он уехал один, подавленный опасениями, омраченный предчувствием зла, ожидающего в конце пути, — перед отъездом он признался ей в этом. С тех пор прошло три дня. Три дня как его нет, три дня как она сидит в зенане, пытаясь хоть как-то отвлечься, три дня как ее постоянно мучит страх, и дело не в том, что муссонные дожди все никак не начнутся. Размышляя, Сарасвати поглаживала камень чадара. Одиночество не приносило облегчения. Наоборот, растравляло душу. Луна уже взошла. Сарасвати встала и направилась к дому. Занавес зенаны, обычно колышущийся под дуновениями ночного ветра, был неподвижен. Сарасвати проскользнула внутрь, подошла к чарпаи, соседнему со своим.

— Мохини!

Коса спящей женщины, свесившаяся с ложа, напоминала змею, висящую на дереве после муссона. Мохини, закутанная в шитый золотом муслин, отозвалась сразу же.

— Сарасвати! — сказала она так, будто не спала, а только дремала.

— Пойдем со мной. Я не могу уснуть. Сделай мне массаж. Давай выйдем на воздух.

Мохини поднялась, подхватила лампу, что горела возле двери, и пошла за Сарасвати. У нее была такая же легкая походка, и юбка колыхалась в такт покачиванию бедер.

Чтобы никого не разбудить, женщины уединились в дальнем конце сада. Мохини поднесла светильник к лицу царицы.

— У тебя тени под глазами, Сарасвати. Стоит ли мучить себя из-за мужчины, который поехал на охоту?

— Разотри меня, Мохини. Я устала. Скоро день, а я так и не уснула.

Она легла на волосяную подстилку, сняла чоли и нижнюю юбку и подобрала косу к шее.

Склонившись над царицей, Мохини стала снимать с нее украшения. Сарасвати не мешала ей. Мохини завидовала ее толстой косе, спадавшей почти до колен, ее стройным ногам и — главное — светлой коже. Почему у Сарасвати такая светлая кожа? Она была похожа на женщин с севера, на девушек с примесью крови моголов, которых можно встретить между Дели и Лахором. И глаза! Тоже светлые, то есть, конечно, черные, но с зеленым ободком, который блестит, когда она смотрит на свет. Необычайно чистые черты, правильные и строгие, ни одной морщинки: настоящая лотосоликая красавица, из тех, о ком поют в вечерних рагах, — они зазвучат, как только придет муссон, а с ним и пора любви. Подумав о дожде, Мохини машинально взглянула на небо и начала массажировать спину царицы.

— Назревает буря, — пробормотала она.

Сарасвати не услышала или притворилась, что не слышит. С тех пор, как она стала матерью, она часто впадала в такое состояние. Это заметили все в зенане. Может быть, причиной ее странной мечтательности было рождение первенца: казалось, вот она здесь, исполненная материнства и плодородной силы, но спустя мгновение отдалялась, замыкалась в своей любви к Бхавани. Создавалось впечатление, что она живет в каком-то таинственном полусне, для того чтобы сохранить свою исключительную красоту.

— Сильнее, Мохини, сильнее, — постанывала Сарасвати.

Мохини вспотела. Она сбросила накидку и усердно продолжала массаж. Кожа Сарасвати сливалась с ее кожей; она видела на ней плоды их общих усилий во имя красоты. Они обе не скупились на такие усилия: например, всего неделю назад она растерла все тело царицы золой, потом удалила волоски во всех, даже в самых интимных, местах, а в новолуние она сделает для царицы маску из глины, чтобы еще лучше смягчить, разгладить ее кожу, подготовить для любви. Мохини закрыла глаза. Ее руки порхали от плеч к бедрам, от затылка к ямке на пояснице царицы. Она знала это тело наизусть, оно вызывало в ней зависть. И все же оно тоже ускользало; казалось, что Сарасвати близко, рядом с тобой, но при этом и где-то далеко, как богиня, высеченная в стене храма, которая улыбается, танцует и призывает; можно прикоснуться к округлостям ее тела, покрывая их священным порошком, но именно в это мгновение она вдруг исчезнет и под рукой останется просто камень; и все-таки если смотреть долго, то волшебство возвращается, стена оживает и излучает странную силу. Такой была Сарасвати, в ней таилась какая-то странная энергия, которая еще не освободилась полностью и обнаружила себя лишь на доли секунды. В свои двадцать девять лет, родив троих сыновей, Мохини могла бы вести себя по отношению к молодой царице как старшая. Однако Сарасвати, которая была на три года моложе, имела над ней превосходство, и вовсе не потому, что была супругой раджи, — ведь и Мохини, ставшая женой близкого родственника Бхавани, не была обделена почестями и вниманием. Все дело было в очаровании царицы — в этой неведомой, молчаливой и неодолимой силе; и, подобно всем остальным, подобно даже самому Бхавани, несмотря на молодость Сарасвати, Мохини преклонялась перед подругой — царица была прекрасна.

Массаж подходил к концу. Мохини трудилась теперь над ладонями Сарасвати, с силой прижимая к ним свои ладони; потом стала разминать пальцы. Сарасвати очнулась; эти чувственные прикосновения всегда волновали ее. Мохини тем временем принялась за стопы: сначала поглаживала, потом похлопывала и наконец занялась пальцами.

— Ты мне делаешь больно!

— Тогда сними обручальное кольцо, а то я не буду массажировать этот палец!

— Ни за что не сниму! Особенно теперь, когда Бхавани уехал.

— Глупышка! Ты что, действительно боишься, что его сожрут тигры или кобры? Такого охотника, как он, который даже тебя научил стрелять из лука?

— Я не охоты боюсь!

Сарасвати сказала это громко, почти крикнула. Мохини замолчала. Массаж вымотал ее. Она вытерла лицо подолом юбки и села на мраморный парапет, окаймлявший сад. Сарасвати вздыхала, лежа на чарпаи. Луна становилась все бледнее, с гор надвигались большие тучи. Приближался рассвет; может быть, завтра или послезавтра пойдет дождь.