— Я не знаю, где адрес. Когда Элька вернется домой, попросите ее, и она вам его продаст.

Это был плод многолетнего воспитания и дрессировки. С тех пор как они осиротели и остались одни в большом доме, все соседи пытались ограбить их под видом заботливых ухаживаний. При помощи притворных гримас, полных любви, участливых вздохов, сладкогласия и нежных ласк они начали вытягивать из них все, что можно было вытянуть. Поскольку Элька скоро прозрела и начала различать маски на их лицах и фальшь в их голосах, она научила младшую сестру отвечать всегда: «Не знаю. Подождите, пока придет Элька».

Этель была выдрессирована с детства, но иначе дело обстояло с ее невесткой Рахели, матерью Срулика.

Рахели, родившаяся в богатой семье, не понимала подобных вещей. К Рош ха-Шана она имела обыкновение рассылать поздравительные карточки всем членам семьи, друзьям и знакомым. Как только ей стало известно, что у нее есть деверь в Америке по имени Морис и именно он является источником всех тех консервных банок, которые приносила ей Элька раз в два-три месяца, она написала поздравительную карточку и ему и попросила у Эльки адрес. В тот же миг между ними разверзлась пропасть.

— Дай мне карточку, — ответила ей Элька. — И я отправлю ее Морису. Адрес я тебе не могу дать, потому что Мендель Визель выудит его у тебя обманом. Он сам, или его жена, или сыновья, или один из его лазутчиков, побирающихся для него по всей стране. Один из них наверняка сможет заманить тебя в ловушку. Ты ведь их не знаешь. Ты не знаешь этот мир. Ты и вообразить себе не можешь, на что люди способны пойти из-за страсти к деньгам!

О том, на что люди способны пойти из-за страсти к деньгам, Рахели знала прекрасно как раз на примере собственной матери, поспешившей отнять у нее часть отцовского наследства. Она также знала Эльку и знала, что та никогда не способна будет на такие скверные поступки, как ее мать, ибо невинна и свободна от какого-либо корыстолюбия.

— Я, в сущности, не понимаю, какая трагедия приключится, если адрес попадет в руки Менделя Визеля, — сказала Рахели ломким и дрожащим от обиды голосом. — Но если ты хочешь, чтобы я сохранила его в тайне, я тебе обещаю, что никогда не сообщу адрес Мориса ни одному человеку.

Такими словами — «Я тебе обещаю» — Рахели поклялась Эльке, и ей казалось, что в этой клятве содержится все необходимое и достаточное для приобретения доверия. Но Элька не сообщила ей адрес, да еще и ответила лишь того рода улыбкой, которой отвечают на обещание наивной крошки хорошенько стеречь дом от всех злоумышленников и взломщиков, окруживших его со всех сторон и только и ждущих той минуты, когда родители уйдут и оставят ее одну. И вообще, весь мир в глазах Эльки делился на две части: на домашних и посторонних, на внутренний мир дома и на мир за его стенами. Поскольку внешний мир всегда восстает на домашний, чтобы уничтожить его, и поскольку домашние не чувствуют подстерегающей их опасности, Элька считала себя ответственной за их благополучие и спокойствие.

К тому же, однажды приняв кого-нибудь как своего, она уже не ощущала никакой перегородки между ним и собою, между своим и его. Библиотекарь говаривал мне, что всегда, даже в раннем детстве, чувствовал себя у Эльки свободнее, чем в собственном доме. Там, в Элькином доме, он мог делать все, что Бог на душу положит, в любое время дня и ночи, и не только он сам, но и его добрые друзья, также причисленные ею к числу домашних, поскольку она видела его любовь к ним. Они встречались у Эльки, и когда споры продолжались заполночь и кому-нибудь из них не хотелось вставать и тащиться домой, он оставался ночевать в доме тетушки. В течение нескольких месяцев, когда у Янкеле Блюма не было ни полушки, если он, сунув руку в американский карман своих брюк, случайно находил в нем два с половиной гроша, то, надо полагать, они составляли часть доходов от «кастрюль, мисок и пепельниц», которые Элька украшала рельефами в своем маленьком склепике, именуемом всеми друзьями «Приют творца».

По причине все того же отсутствия перегородок тетушка Элька могла явиться с визитом в самые странные часы, и вплоть до происшествия с адресом мать Срулика ни словом ей о том не обмолвилась и всегда радушно встречала, не жалуясь на нарушенный распорядок дня. Однако гораздо хуже нарушения домашнего распорядка было «влезание Эльки в печенки», как утверждала мать библиотекаря с момента их разрыва (а когда сердилась, то обвиняла обеих, Эльку и Этель, объединяя под прозвищем «старые девы»), Рахели была весьма чувствительна к посягательствам на свою территорию. И так же, как она не выносила чужого копания в своей душе, она не терпела никакого чужого прикосновения к своему телу. Поэтому каждая поездка в автобусе или, например, стояние в очереди за билетами в кино превращались для нее в ад с того момента, как чужие потные тела начинали ее толкать. Всякая теснота пробуждала в ней одновременно с брезгливостью и тошнотой острое желание убежать и спрятаться в собственном закутке. «Но от Элькиного влезания в печенки нет спасения», — утверждала она все годы. Как внезапный порыв бури появляется «старая дева» в доме и «немедленно лезет вам прямо в глотку» — поскольку Элька хочет пить после ходьбы, она сразу же подходит к Рахелиному стакану с чаем и бесцеремонно, будто это что-то само собой разумеющееся, делает из него большой глоток. Пока она пьет, ее взгляд падает на новую блузку, лежащую на кушетке, и она тут же устремляется к ней, чтобы примерить ее перед зеркалом. На кухне она пробует еду из кастрюли, и, если у нее в зубах застряли крошки, она не задумываясь воспользуется Рахелиной зубной щеткой. Рахели, конечно, не выказывала никаких знаков раздражения, но когда буря проносилась, она выплескивала остатки чая в раковину и наливала себе другой стакан, засовывала новую блузку в корзину с грязным бельем и выбрасывала зубную щетку в помойное ведро. Зубная щетка принадлежала к ее наиболее интимным предметам, и, кроме мужа, она никому не позволяла ею пользоваться, даже собственным детям. Им Рахели говорила еще до разрыва:

— Не учитесь у тети Эльки и не идите по ее стопам. В ней есть анархический дух. Жизнь — это не произвол.

После каждого визита тетушки Эльки Рахели опускалась на кушетку, чтобы перевести дух. Ей требовалось по крайней мере полчаса, пока она собиралась с силами снова водворить порядок в доме и пока мысли в ее мозгу вновь не укладывались по местам после суматохи, произведенной в них «анархическим духом» «старой девы». В противоположность Рахели, терявшей равновесие от любого дуновения, Элька была способна сосредоточиться на своей работе даже посреди великих смут, учинявшихся в ее доме Сруликом вместе со всем выводком его приятелей в дни их учения в семинарии. В то самое время, как они неистовствовали, громогласно споря, пели, вопили, боролись и устраивали целые представления, она сидела в своей маленькой каморке и покрывала рельефами «кастрюли, миски и пепельницы». Я сам несколько раз видел ее за работой, когда библиотекарь посылал меня к ней домой за книгами, которые она забывала вернуть и которые, как правило, обнаруживались в пыли у нее под кроватью. Она читала в постели и, засыпая, роняла книгу на пол. Когда же она переворачивалась, отходя ко сну, и одной рукой натягивала покрывало, вторая рука тянулась к книге и заталкивала ее под кровать.