Я всегда знала, что выбрала себе службу, которая мало комуможет показаться радостной и легкой. При том при всем я считаю, что хорошосправляюсь с ней, а нервы у меня еще и покрепче, чем у любого мужчины. Кпримеру, я совершенно не падаю в обморок при виде мертвых. Однако, когда чутьли не каждый день приходит известие о неопознанных трупах, даже и мне работаследователя начинает казаться несколько обременительной!

Сегодня поутру, когда я собиралась в присутствие, а Павлачистила мои ботинки, зазвонил телефонный аппарат. Надобно сказать, что совсемнедавно по приказу градоначальника были телефонированы квартиры некоторых чиновпрокуратуры, сыскного отделения и судебных следователей, в коем числе и моя.Меня очень радует сия техническая новация, однако Павлу она приводит в истинноесодрогание. Заслышав трезвон, моя нянька начинает громко стучать зубами,переминается с ноги на ногу, закатывает очи с видом возведенной на костерхристианской мученицы, под которой уже затлели дрова, поименно перебирает всехсвятых, а главное, роняет из рук все, что в эту минуту держит. Не могу описать,сколько посуды переколочено в нашем доме с тех пор, как на стенке прихожейвоцарился пресловутый аппарат!

Между прочим, мне трудно осуждать Павлу… Я тоже нахожу нечтосверхъестественное в том, что звук человеческого голоса передается по проводам.И я, всегда считавшая себя просвещенной, лишенной каких бы то ни было суеверийженщиной, теперь втихомолку думаю: «Коли есть телефон, почему бы не бытьчерту?!» Честно говоря, я и сама иногда роняю вещи при звонке. Правда, не отстраха, а от неожиданности. Так произошло и сейчас. Павла выронила щетку,которой наводила глянец на мой башмак. Сам башмак тоже выпал у нее из рук. Врезультате паркет в прихожей оказался выпачкан гуталином.

У меня же из рук вывалился портфель – и книжка, которую ятуда засовывала. Собственно, книжек было несколько: тоненькие, в мягкихобложках. Они веером разлетелись по полу. Я торопливо подхватила их ипридирчиво осмотрела: не порвались ли? Дело в том, что книжки не мои. Вчера мнедал их Смольников.

Такой шаг он предпринял к примирению со мной. Наши отношениявесьма охладели после того следственного опыта, который он устроил, едва неутопив безропотного городового. Но Смольников, надо сказать, относится к числутех людей, которые не могут существовать, если не ощущают к себе всеобщейлюбви. Вряд ли он воспринимает меня как даму… то есть, к несчастью, во мне онвидит именно женщину, а не дельного следователя, но я разумею – не воспринимаетменя как женщину, достойную ухаживания, – и все же моя к нему явнаянеприязнь определенно мешает ему жить спокойно. Поэтому, зная о моем желаниипознакомиться с сочинениями некоего господина Конан Дойла, он и принес мнеочередной выпуск «Приключений мистера Шерлока Хольмса». Это новеллы «Пестраялента», «Серебряный», «Конец Чарлза Огастеса Милвертона». Я чрезвычайно многобыла наслышана о великом английском сыщике – преимущественно от самогоСмольникова, который последние два или три месяца читает книжки английскогосочинителя без отдыха, запоем, во всякое время дня и ночи, новые выпускипокупает немедленно и таскает их с собой. Он никому у нас в отделе проходу недает, направо и налево расхваливая и самого Конан Дойла, и измышленного имгероя. Стоило мне полюбопытствовать о качестве сей литературы, как Смольниковвыхватил из портфеля пять или шесть штук последних выпусков и щедрым жестомпротянул мне. Я, разумеется, приняла эту трубку мира. Я могу сколько угоднопродолжать считать Смольникова легкомысленным папильоном, однако мы работаемвместе, и наши личные отношения в интересах работы должны оставаться мирными.

Кстати, заодно о Шерлоке Хольмсе. Мне показалось, чтодетективные рассказы Конан Дойла ничуть не интереснее забытого французскогороманиста Габорио, а чудеса героя последнего – сыщика Лекока – не менеепоразительны, чем подвиги Шерлока Хольмса. Однако Смольникову сказать об этомостерегаюсь. Боюсь, тогда мы опять поссоримся – и уж без примирения. Моюкритику он сочтет оскорблением – и даже не себя лично, что было бы еще полбеды,а лучшего друга. Дело в том, что Смольников воспринимает господина Хольмса каклицо реальное и частенько предается мечтаниям о том, как поедет когда-нибудь вЛондон и нанесет визит дружбы в его квартиру на Бейкер-стрит. Восторги Смольниковаразделяет письмоводитель прокуратуры Сергиенко, который, впрочем, и приохотилсвоего начальника к новеллам Конан Дойла. Такое впечатление, что Сергиенковполне готов взять на себя роль доктора Уотсона при нашем нижегородскомХольмсе!

А впрочем, я отвлеклась. Вернусь к событиям дня.

Итак, зазвонил телефон, и после довольно громкого кваканья,которым обычно начинается всякий разговор, я услышала в трубке чей-то хриплыйголос. Раньше, на заре развития телефонной связи, определить, кто говорит, небыло никакой возможности: хорошо еще, если удавалось отличить мужчину отженщины. Однако прогресс не стоит на месте, и голоса в наших аппаратахсделались вполне членораздельны.

Оказалось, телефонировали со службы. Необходимо как можноскорей ехать на станцию: в одном из поездов обнаружен труп неизвестного.Сообщили, что брать извозчика мне надобности нет, потому что за мной заедеттоварищ прокурора Смольников, за коим уже послали казенную пролетку. Меняпредупредили, чтобы я вышла и ждала экипаж, но не во дворе, а на перекрестке:кучер новый, недавно нанятый, как бы не заблудился в наших Чернопрудныхпроулках!

Ну что ж – я ответила, что все поняла, обулась в ботинки,которые Павла тем временем дочистила, надела шляпку, взяла портфель, зонтик иотправилась на перекресток – караулить пролетку, размышляя о том, чтоСмольникову все-таки совершенно нестерпимо хочется помириться: вот даже заехатьза мной предложил, хотя пролетка по рангу положена именно ему, чиновнику болеевысокого класса: мне обычно приходится нанимать городского извозчика…

К чему бы это? Не к дождю ли? Тем паче что погода нынчестоит премерзкая: моросит, пришлось открыть зонтик и задуматься о том, что неза горами осень. Скоро и Нижегородская ярмарка заявит о закрытии торга… Вгазетах все чаще встречаются объявления о продаже огромных партий товара сбаснословными скидками. Разумеется, кому охота везти все это добро обратно!

Ждать пришлось недолго: вскоре зацокали по мостовой копыта.Высунувшись из пролетки, Смольников махал мне своим немыслимым шапо как ни вчем не бывало, словно и не пробегала между нами черная кошка. Однако обращенноеко мне румяное, с рыжими бровями и ресницами лицо кучера отнюдь не выражало ниприветливости, ни любезности, а одно только изумленное негодование. При видеэтой физиономии, честно сознаюсь, я едва удержалась, чтобы не помянуть про себяврага рода человеческого – а ведь Павла всегда бранит меня за то, что я легкочертыхаюсь!