гортензиями, розами и анютиными глазками.

– Да, это я.

Он вручил цветы и ушел. Я тут же вообразила, что их прислал мой новый друг доктор. Какая чуткая забота. Мне тут же стало стыдно. Как я могла мечтать об этом мужчине, а не о Фридрихе, но главное, как я могла подумать, что такой умный человек мог быть очарован такой развалиной, как я. Пока я искала открытку с именем отправителя, в дверь снова позвонили.

– Моя Несравненная! Я поехала сразу за курьером, боялась, что он не найдет дорогу. Не все живут посреди леса. Я выбирала каждый цветок. Они подарят тебе энергию, вот увидишь.

– Мама, зачем ты оплачиваешь доставку, если приезжаешь одновременно с букетом?

– Не знаю, я тревожусь, я взяла отгул, чтобы побыть с тобой, побаловать тебя. Это же такой хороший сюрприз, правда? Я плохо отреагировала, когда ты сообщила мне новость, и хочу искупить вину. Давай, поставь их в воду, они, бедные, пить хотят!

Я с трудом скрывала разочарование. Сейчас мне совершенно не хотелось, чтобы мать ходила за мной по пятам. Она пробыла тут всего несколько минут, а голова уже шла кругом.

Не знаю, что вызывало во мне агрессию – ее бодрое настроение или необходимость провести с ней целый день. Я чувствовала себя по-дурацки от того, что решила, будто доктор Клермон может обо мне думать. Я сделала глубокий вдох и пошла искать вазу.

– Первый пункт программы – «Стриги и Всё». Сейчас полнолуние, самое время стричься. Волосы будут лучше расти!

– Ты опять про луну? И где это – «Стриги и Всё»?

– На вершине холма, это новая парикмахерская!

– Такое странное название. Они бреют всех клиентов?

– Ты похожа на своего отца. Ему сарказм шел больше, чем тебе. Это мужское поведение.

Ворча, я обрезала стебли цветов. Мать казалась открытой миру, однако на деле широта ее взглядов часто оказывалась очень узкой.

– Мы отрежем всего несколько сантиметров… У тебя не та форма черепа, чтобы бриться наголо. Скажи своему врачу, что не хочешь потерять волосы, что это твоя суть и ты черпаешь в них энергию. Рак не причина потерять еще и красоту!

Я отступила на шаг.

– Ты это серьезно?

Разозлившись, я слишком сильно ударила ножом, стебель ромашки выскользнул из-под лезвия, и оно вонзилось мне в палец. Кровь потекла на стол, а мать завопила.

Под струей воды палец разболелся так сильно, что я не могла посмотреть, глубокий ли порез. Я закрыла глаза, пытаясь не потерять сознание.

– Можешь дать мне полотенце? Мама!

Она сидела на полу. Мать всегда очень боялась ран.

– Фабьена, думай о Марион. Ты никогда ее не видела, но неважно, у нее дар останавливать кровь на расстоянии, думай о ней!

– Мама, мне нужна перевязка, а не какая-то Марион!

Кто угодно пошел бы искать бинт, пластырь, кусок ткани, чтобы перевязать рану, но мать сидела с закрытыми глазами, сосредоточенно повторяя имя Марион, как мантру.

Снова взглянув на палец, я убедилась, что придется идти к врачу.

– Блин! Скажи Марион, чтобы она поменяла дар, этого у нее точно нет!

Мать встала, тряхнув головой, и схватила пальто.

– Я отвезу тебя в травмпункт.

– Не пропускай из-за этого визит в парикмахерскую. Можешь высадить меня около врача? А совместные планы перенесем на другой раз.

Я чувствовала себя виноватой из-за того, что радовалась порезу, но ложь все больше тяготила меня.

Сердце в клочья

Секретарша удивленно вытаращилась на меня.

– Второй раз за день? Имейте в виду, наш доктор Клермон нравится многим пациенткам!

Она захихикала.

– Порезаться легко… Как вы думаете, он сможет быстро принять меня без записи?

Я показала ей замотанный палец и еще не засохшую кровь на руке. В этот момент доктор вышел из кабинета, чтобы забрать чью-то карточку, и заметил меня – я так и стояла с поднятой рукой.

– Фабьена? Заходи!

Он дал знак секретарше, что все в порядке. Я завидовала его уверенности и тому уважению, которое вызывает его профессия. Когда меня спрашивали, чем я занимаюсь, мой ответ – художница – вызывал лишь любопытство. В кабинете, пока он разматывал мой кое-как перевязанный палец, я попыталась вести светскую беседу, чтобы отвлечься.

– Спасибо за то, что рассказал мне утром. Рядом со мной есть люди, которые могут меня поддержать, но никто из них не переживал ничего подобного. Ты говорил, что в прошлом году тоже прошел через трудный период, и теперь мне уже не так одиноко.

На последних словах у меня сжалось горло. Ну не стану же я снова плакать при нем?

Уильям Клермон увидел меня в худшее время моей жизни, и я чувствовала себя крошечной и нагой перед ним – так я была уязвима. Мне хотелось, чтобы он встретил меня в лучшие времена, летом, чтобы услышал мой смех. Его глаза оторвались от пореза, он прямо смотрел на меня.

– Фабьена, ты не одна, я говорил тебе. Я тебя понимаю.

– А голову ты можешь мне перевязать?

Он грустно улыбнулся.

Я ушла с аккуратно перевязанным пальцем и разодранным в клочья сердцем.

Перелетные птицы среди зимы

Зима еще не закончилась, каждый мартовский день приносил новую порцию снега. Луизу Лебон не смущало, что во время нашей встречи я хожу взад-вперед.

– Я бессердечна.

– Бессердечна? Из того, что я о вас знаю, Фабьена, от бессердечия вы далеки. Почему вы видите себя такой?

Я теряла терпение. Ходила туда-сюда по кабинету, стуча каблуками. Секретарша внизу ждала небось, когда же я наконец сяду. Да, я была ужасно бессердечной и не хотела объяснять Луизе такую очевидную вещь. А придется – я же не на бокал вина к ней заглянула…

– Я сказала матери, что у меня рак, и у меня мурашки по коже от моего врача. Наверное, было бы точнее сказать, что я обманщица и изменница. Депрессия так и выглядит? Когда в душе побеждает худшее? Я даже не знала, что во мне такое есть!

Я стояла перед окном. Вдалеке две вороны как будто играли в небе. Маленькая пролетала под большой, потом они менялись. Два черных пятна на фоне белого пейзажа напоминали мне о моей жизни. Я привыкла к тому, что в моей голове летала парочка черных ворон, но сейчас их было так много, что белого не осталось. Только чернота.

– Вы сказали матери, что у вас рак?

Я еще не говорила Луизе о своем обмане.

– Я чудовище.

Я не решалась смотреть на нее. Из гордости я ненадолго замолчала, а от чувства стыла наконец-то села.

– Знаете, Фабьена, не мне судить о том, как именно вы боретесь с депрессией. Я уверена, вы наврали матери не потехи ради.

Кажется, жизнь так проста для Луизы Лебон. Вы лжете? У вас есть на то причина. Конечно, если подумать, она не ошибалась, но я не могла так легко себя простить.

– А теперь расскажите мне о вашем докторе.

Услышав вопрос Луизы, я вдруг почувствовала себя очень глупо. Как это он забрел ко мне в голову?

– Мой доктор… Когда я первый раз его увидела, мне показалось, что я умираю от панической атаки у него в кабинете, а во второй раз он признался мне в том, что тоже проходил через трудные периоды, что он понимает меня. Вот и все.

– Понятно… А откуда мурашки?

Луиза улыбалась. Ее веселый взгляд успокоил меня. Ведь вопрос был вполне логичным. Откуда мурашки?

– Он в вашем вкусе? Если бы вы встретились при других обстоятельствах, например, вас бы познакомила общая подруга, вы бы им увлеклись?

Я закрыла глаза и задумалась.

– Не знаю. Может быть. Он очень обаятельный…

– Послушайте, я скажу, что думаю, а вы поправьте, если я ошибаюсь. Как бы сильно ни старались вам помочь ваши близкие, никто из них не знает по своему опыту, через какие испытания вы сейчас проходите. Врач протянул вам руку, поделившись тем, что у вас с ним есть общего. Благодаря этому он стал значимым для вас человеком. Ситуацию осложняет еще и то, что он привлекает вас физически. Я права?

Не знаю, что отразилось на моем лице, но Луиза рассмеялась.

– Вы не чудовище, не изменница, не обманщица. Вы боец. Вы женщина, переживающая очень трудные времена. И честное слово, Фабьена, кому бы не хотелось в разгар зимы увидеть перелетных птиц?

Представление

На маяке было тихо. Анна читала наверху, в мастерской, Фридрих работал на улице. Я лежала в гостиной и разглядывала линии на руке – мне так хотелось их разгадать. Какой смысл в отпечатках пальцев, если ты не оставляешь следа?

Я приподнялась на локтях и увидела Фридриха, который вытирал глаза, сидя на бревне. Я быстро влезла