ничего не сказали раньше ради моего же блага, что не надо злиться на Этьена. Что это она попросила его хранить секрет. Когда он положил ладонь матери на руку, мне стало смешно.

– Да хватит уже прятаться, я все знаю. Вы влюблены друг в друга и думаете, что я стану вас осуждать? Да мне-то какое дело? Лично меня волнует, что вы мешаете Фридриху работать. Я хочу заботиться о себе, не доказывая вам, что больна. Да, моя болезнь невидима, но, если вам надо что-то конкретное, чтобы вы оставили меня в покое, я могу рассечь себе лоб, сломать ногу, ребро! Вы мне наврали – я вам наврала. Мы квиты. Ну и истории любви, вроде вашей, никого уже давно не шокируют, если вам нужно мое мнение.

Они сокрушенно переглянулись.

– Да что ты, Фабьена, ты ошибаешься. Мы не пара… Этьен – друг семьи, ты же знаешь, он мне как сын.

Я начинала раздражаться. Этьен кивнул матери. Они переговаривались с помощью взглядов, которые я не могла расшифровать.

– Ты помнишь, как мы познакомились? Каждую субботу после обеда я стриг у вас газон.

– Да, прекрасно помню. Ты хочешь, чтобы я нашла тебе работу? Хочешь стричь у меня лес?

Они не засмеялись.

– Аварии не было. Это я его нашел.

– Кого?

– Это я нашел твоего отца повешенным в гараже.

Переварить койота

– Ешь!

– Я не голодная.

– Положи кисточку. Никуда твоя картина не денется, пока ты ужинаешь.

Анна смотрела, как я ковыряюсь в тарелке. После поездки к матери я проводила дни и ночи наверху, у себя в мастерской, покрывая краской все попавшиеся под руку холсты. Это лучшее, что я могла сделать, чтобы голова не взорвалась. Сцена по кругу повторялась у меня в голове – рот Этьена, произносящий «это я нашел твоего отца повешенным в гараже».

И их лица, когда я закричала.

– Я переживаю за тебя, Фаб, – сказала Анна.

– Я на маяке среди леса и пишу картины. Может, это и странновато, но не опасно.

– Прекрати, ты знаешь, что я права. Прямо сейчас ты бросишь холсты и пойдешь со мной. Вьюге нужно прогуляться на свежем воздухе, да и тебе не помешало бы.

Это была моя первая настоящая прогулка в лесу после того вечера, когда я потерялась. Я смотрела, как Вьюга семенит по снегу, гоняется за белками, вынюхивает следы. Казалось, ее радует новая жизнь, и она демонстрировала это, широко улыбаясь и высовывая язык. Мы шли уже довольно долго, когда Анна прервала молчание:

– Ты написала пятнадцать картин за шестнадцать дней в стиле, полностью противоположном тому, что ты обычно делаешь. Рассеченная грудная клетка с висящим сердцем, женщина, которая кричит, держась за живот, людоеды, волки, много красного…

– Когда Этьен рассказал мне подробности смерти отца, он как будто заставил меня проглотить большого живого зверя. Вот что я пытаюсь сделать этой серией – переварить койота.

– Тогда делаем выставку.

– Выставлять переваренное? Это некрасиво…

Юмор был не очень, но мы обе засмеялись, и, кажется, я даже услышала, как где-то в лесу над нами смеялся поползень.

– Я разошлю приглашения, и мы сделаем выставку в ресторане.

– А твоя работа? Ты вроде скоро уезжаешь?

– Я решила сделать перерыв на год. Даже если быть стюардессой – мое призвание, сейчас я предпочитаю стоять обеими ногами на земле. Если хочешь, когда будешь готова, я стану твоим менеджером.

Я остановилась.

– Ты серьезно?

Она улыбнулась и обняла меня. Издалека сцена казалась идеальной: две женщины обнимаются, смеясь, посреди леса, а вокруг носится от радости большая собака соломенного цвета.

Наполнить голову цветами

Я вслушивалась в тишину маяка, сидя в ванне на верхнем этаже мастерской. Уже час моя кожа постепенно сморщивалась, пока я смотрела, как весна, больше похожая на начало зимы, рисовала идеальные звездочки на окне.

Фридрих был в ресторане, готовил нам что-то к ужину; Анна читала внизу. Иногда я слышала, как она разговаривает с Петрушкой, котом, который так и не ушел с маяка с того вечера, когда Фред пустил его укрыться от метели. Они с Вьюгой прекрасно поладили.

Я собиралась добавить горячей воды, когда увидела, как на парковку заезжает Этьен. Дорожка была укрыта снегом, но он затормозил так резко, что пыль и гравий разлетелись облаком вокруг машины. Как раз когда я вытащила пробку из ванной, он без стука ворвался на первый этаж.

Наверное, Анна аж подскочила, поскольку издала крик, от которого я застыла на месте.

– Где она?

– Успокойся! Что случилось?

– Что случилось? Госпожа Фабьена, королева лесов, мадам Депрессия, ни разу не объявилась после того, как я сообщил, что нашел ее отца мертвым. Это что, нормально? Осторожно, Анна, депрессивные, они такие: эгоисты, сосредоточены на себе, чертовы трусы!

Я обмерла, стоя в ванне. Я так себя и чувствовала – чертовой трусихой, потому что оставила Анну разбираться.

– Анна! Ты что, не замечаешь, что тут рядом большой дом, а она заставляет вас ютиться с ней вместе в мастерской? Разуйте глаза!

Он захохотал. Я ненавидела этот смех.

– Этьен, успокойся. Она никого не заставляет, и ты знаешь, что мы сейчас нужны ей.

– А я? Мне никто не нужен, да? Я уже двадцать лет храню эту тайну! Когда я ложусь вечером, я вижу его на веревке. Ты это знаешь? Вы это знаете? Она как отец, бессердечная, ни о ком, кроме себя, не думает! Где она?

У него срывался голос. Анна ответила:

– Она пошла гулять.

Я спустилась и стала за ними, с волос текла вода.

– Тут. Я тут, Этьен.

Они обернулись, и Анна вскрикнула, увидев, что я голая. Этьена это, кажется, не смутило. Мне вдруг стало его жалко. Внезапно я поняла его мучения, страх упасть, все маски, которые он надевал, чтобы призрак моего отца не захватил его.

– Я эгоистка? А как я могла помочь тебе? Вы скрыли от меня правду!

Пока Анна укрывала меня одеялом, Этьен порылся в карманах и швырнул мне в лицо бумажку.

– На. Сейчас поймешь, откуда твои театральные повадки. Ты только посмотри на себя – раздеваешься, чтобы привлечь внимание. Мне тебя попросту жаль. Да, конечно, ты не эгоистка, ты просто шлюха!

Он развернулся и так сильно хлопнул дверью, что Вьюга залаяла.

Мы с Анной замерли, разинув рты. Последнее слово он произнес на полном серьезе.

Я расправила пожелтевший листок.

Фабьена,

Как объяснить тебе?

У меня в голове черная дыра, она затягивает меня. Если с тобой такое случится, посади внутри цветы, пока дыра не разрослась. Затыкай луковицами малейшие ямки. Всегда наполняй голову цветами, Фабьена. Всегда.

Я думал, что я сильнее.

Я ждал слишком долго.

Прости.

Папа

Листок выскользнул у меня из рук вместе с краями одеяла, и я съежилась на полу.

Шок

– Давно она так?

– Два часа.

Я слышала, как Анна и Фридрих разговаривают между собой, но не могла издать ни звука. Я все еще сидела на полу. Волосы почти высохли, Анна снова укрыла меня одеялом. Я чувствовала себя будто в коконе, сжалась в комочек и тихо раскачивалась. Отчасти чтобы закружилась голова, но в основном чтобы утешиться. Вьюга тыкалась в меня носом – тоже просилась под одеяло.

– Я вызываю скорую.

Мне хотелось закричать, что не стоит, что я через несколько секунд встану, но говорить я не могла. И после двух часов, проведенных на полу в такой позе, я не чувствовала ног. Через несколько минут я услышала, как подъезжает скорая, и вспомнила, что, кроме одеяла, на мне ничего нет. Какая разница.

– Фабьена? Меня зовут Габриель. У вас что-то болит?

Я смогла показать на голову. Все затихли. Это была правда: голова болела. Внутри была буря, тревога, паника. Во мне был крик, и он никак не мог вырваться наружу.

– Мне кажется, у нее нервный шок, – предположила Анна.

– Что-то случилось?

– Приезжал друг в приступе ярости. А уходя, он швырнул в нее письмом, которое отец написал ей, перед тем как…

– Перед тем как?..

– Повеситься.

Я услышала, как Фридрих материт Этьена. Фельдшер пытался разобраться в ситуации.

– Погодите. Тут где-то мертвый человек? Где он?

– Нет, это было давно.

– Мы ее забираем, – сказал фельдшер.

Я не хотела, чтобы меня унесли на носилках. Я медленно встала, не разгибая спины, прижимая к себе одеяло, глядя в пол, чтобы не встретиться взглядом с Фредом и Анной. Габриэль открыл двери скорой, и я снова