– Так я же не курю.

– Ну, постоишь со мной в качестве группы поддержки. Там же темнотища – глаз выколи. Чтоб меня, слабую и беззащитную, не уволок никто, а то впереди три процесса, как этих гавриков без защиты оставить?!

– Тут такая история, – начала Алла уже нормальным голосом, когда мы с ней оказались на лестничной площадке, приспособленной жильцами под курилку. – Ты вообще что-нибудь об этом знаешь?

– О чем? С Николаем я с самого института не виделась. Рассказывали: свой бизнес завел, женился на какой-то оторве, пробы ставить негде… Подожди, он тебя пришел благодарить за помощь, а ты назвала себя его адвокатом. В смысле?

– В самом прямом. Не добилась я оправдательного приговора. Такое впечатление, что кто-то его нарочно утопить хотел. Двенадцать лет человек отсидел по надуманному обвинению. И сейчас бы еще не вышел, если бы не туберкулез. Эта форма для окружающих не опасна, но самому осталось не больше нескольких месяцев.

– Подожди, так ведь сейчас это все лечится, были бы деньги!

– Вот именно, были бы деньги, так ведь этот упрямец не хочет пересмотра дела. Подставили его, это же яснее ясного. Эта сладкая парочка и устроила все!

– А можно с самого начала: что за парочка, кто подставил и вообще, что с Николаем произошло?

– Да тут и рассказывать особо нечего. Фирмочка у него была в Питере: что-то продавали, перепродавали, учредителей трое – сам Николай с распрекрасной Полиной и лучшим другом Алексеем, не из институтских. Не бог весть какой бизнес, офис – две комнатушки в каком-то прогорающем институте, наемных работников никаких, сами справлялись. И все бы хорошо, но вдруг ни с того ни с сего ночью в офис влезли, вскрыли сейф. Какое вскрыли – ключи в замочной скважине оставались! Взяли какую-то мелочь и, самое главное, финансовые документы. Вот кому они, спрашивается, понадобились? У них даже конкурентов особых не было. А после этого как прорвало: проверка за проверкой. То налоговая, то пожарники, то комитет по охране труда. И угадай с одного раза, кто оказался крайним? А эта задрыга-жена даже не пытались его спасти! Адвоката и того найти не удосужилась, ни разу не навестила, передачи не принесла. Он ей писал чуть ли не каждый день, хоть бы ради приличия ответила, коза драная! И знаешь, что эти двое сделали, едва за Николаем захлопнулись тюремные ворота? Эта дрянь быстренько оформила развод и выскочила замуж за Алексея. Фирму в Питере они продали, а сейчас у них новый бизнес здесь, в Москве.

– Как это адвоката не нашли? – перебила я подругу. – А как же ты?

– Я вообще случайно обо всем узнала. Вызвалась государственным защитником. Из кожи вон лезла, а все равно посадили…

– А я почему ни сном ни духом?

– Просили не афишировать. А просьба подзащитного, сама понимаешь, закон. Слушай, вот ты занимаешься журналистскими расследованиями – раскопай это дело! Понимаешь, чует мое сердце: подстроено! Ну, Викуш, будь человеком, помоги…

В этот момент я искренне пожалела, что так и не начала курить. Сейчас бы вытащила сигарету из пачки, многозначительно выпустила облачко дыма. Все же не так неловко выставлять себя перед подругой законченной эгоисткой.

– Ну какие нынче расследования? Ты что, забыла? Я безработная со вчерашнего дня. И после всего, что главред наговорил мне, не вернусь, даже если он публично съест мое заявление об уходе. Да у меня и без этого куча проблем: Глеба надо срочно в Англию отправлять, на него какие-то гопники у подъезда напали; Вадим снова намекает, что без него я пропаду. В конце концов, не до того мне сейчас! У меня единственное желание – уползти в нору зализывать душевные раны.

– Но ты же сама столько раз говорила, что судьба просто так людей не сводит, – не сдавалась Аллочка. – Смотри, как все удачно получилось: ты у меня и вдруг является Николай…

– Это не знак судьбы, это совпадение. Пошли лучше назад, а то двое мужчин наедине с баллоном пива…

Судя по опустошенной емкости, мужские посиделки с разговором «за жизнь» проходили весьма успешно. Осторожно прикрыв дверь, мы не сговариваясь решили немного задержаться в коридоре, чтобы не прерывать беседу.

– Три года общего режима, – продолжал Николай рассказ. – Я когда услышал, поверить не мог, осознать, что эти слова имеют отношение ко мне. Больше всего на свете хотел умереть именно в то мгновение, прямо в зале суда.

– Не вяжется, – послышался голос Виктора. – Говоришь три с половиной, а как же двенадцать?

– Это уже другая история. Боюсь, когда ты услышишь ее, не захочешь больше иметь со мной дела. Я убил человека и совершенно не жалею об этом. Знаешь, такое впечатление, что кому-то, кто меня закрыл, в смысле, упрятал за решетку, показалось мало. Меня посадили в камеру к настоящим зверям, извергам рода человеческого. По правилам такое не положено; надзиратель сказал, что это только до утра. Тебе приходилось когда-нибудь слышать слово «опустить?» Так вот, это не… Так сказать, процедура, это перевод в самый низ тюремной иерархии, выбраться откуда уже невозможно. Ты становишься для всех хуже грязи, любой может безнаказанно тебя оскорбить. В моем случае один из авторитетов – жирный, наглый, у него и кликуха была Боров – решил сотворить это с перепуганным интеллигентишкой. Я понял, что отступать нельзя, даже если это будет стоить мне жизни. А тут, вероятно под влиянием стресса, вспомнились девяностые, наш подвальный спортзал, кореец Ваня, который показывал некоторые приемы из арсенала спецвойск. В меня как будто вселился кто-то другой – уверенный, хладнокровный, жестокий. Очнулся я от восторженных криков сокамерников. Оказывается, я сломал Борову шею – одним движением. Это принесло мне вес в тамошнем обществе и восемь лет строгого режима. Все стало почти хорошо, за исключением одного – Полина ни разу не написала и не пришла на свидание. Хотя, с другой стороны, она права: зачем ей пачкать себя связью с преступником? Я рад, что судебное разбирательство не коснулось ни ее, ни Алексея. От нашего ребенка, говорят, она избавилась, – продолжил Николай с невеселым смешком. – Похоже, решила, что наклонности к криминалу передаются по наследству…

– А эти двое вообще в курсе, что ты вышел?

– Я ей не сообщал; не думаю, чтобы это известие ее обрадовало. Как я уже говорил, мне осталось не более полугода. Фирмы я лишился, из квартиры выписан еще во времена своей прискорбной эпопеи. Говорят, где-то в центре есть приют для подобных мне изгоев, отбросов общества. Единственно, что вызывает сожаление: я не имею средств съездить на могилы родителей. Все остальное – исключительно моя вина. Я всегда был чудовищным растяпой. Оставлять ключи в замочной скважине сейфа – это и правда преступление…

– Нет, ну вы поглядите на него! – не выдержала Алла, врываясь на кухню. – Сам себе обвинение состряпал лучше любого прокурора! А я, стало быть, зря старалась, вытаскивала. В приюте он, видите ли, доживать собрался!

– Спасибо, Алла, – неожиданно жалобно улыбнулся Николай. – А еще я сожалею, что ты ни разу не была в моем офисе. Тебе бы там очень понравилось. Окно моего кабинета выходило на старую водонапорную башню. Иногда мне казалось, что с каждым моим успехом и она делается все выше, выше… Глупо, конечно.