а сама Галина вообще не могла вымолвить ни слова. Глядя на склоненную темноволосую голову, она отрешенно думала, как бы они жили, если б ее отец не оставил ей коттедж за городом. Им пришлось бы поселиться в многоквартирном доме, с множеством соседей, когда в дверь звонят все кому не лень, спрашивая то сахарку, то подать на пропитание, то жалуются на шум, или, что вы их топите. Вряд ли Дима выжил бы в таких условиях,…и уж не лучше бы ему было погибнуть?!

От таких мыслей ей стало совсем плохо, и она тоже села на пол, закрыв лицо руками. Она знала, что ей следует сейчас пойти и извиниться перед стариком, но она была не в состоянии двигаться. Сын убивал ее.

========== Часть 6 ==========

6.

Был вторник — день, когда мать оставляла его совсем одного, уезжая в город пополнить запас продуктов. Ее маленький автомобильчик — дамская «тойотка» — капризно пофыркав, скрылся в пыли. Дмитрий, подглядывающий за отъездом матери через узенькую щелочку в портьерах, наконец, отошел от окна и задумчиво опустился на диван. Свет пугал его по-прежнему, люди все так же раздражали, лишь полное одиночество по вторникам давало ему некоторую передышку. Люди и свет были повсюду. Даже за закрытыми наглухо портьерами могли оказаться люди. Чего им нужно? Зачем они хотят увидеть его, рассмотреть, причинить вред? Он же к ним не лезет! Не заглядывает с приставных лестниц в окна, не звонит в дверь или по телефону, не шумит. Мать сказала, что у него очень редкая болезнь, и она вызывает повышенный интерес у окружающих. Ему не нужен их повышенный интерес. Это их проблемы. Если им не удается удовлетворить любопытство, пусть пьют лекарства!

Он нервно поежился, вспомнив сегодняшний сон. Чего ради ему стали сниться такие яркие сны, да еще населенные ненавистными людьми?! Во сне, привидевшемся ему под утро, к нему пришла та девушка из соседского коттеджа. Она, улыбаясь, приближалась, смело и нагло глядя ему прямо в глаза.

— Чего ты хочешь? — спросил он ее.

— Коснуться тебя, — ответила она, продолжая шаг за шагом двигаться к нему.

— Зачем?

— Ты же этого тоже хочешь! — удивлению ее не было предела. — Я знаю это, ты сам сказал.

— Ничего я тебе не говорил! — крикнул он ей, уже почти вплотную подошедшей к нему.

— Ну, как же? Еще как говорил. Я многое могу показать тебе.

— Я тебя не звал!

— Звал!

— Нет!

— Звал!

— Нет! Не-е-е-т! — он соскочил с постели, еще не вполне проснувшись. Бесцеремонное вторжение человека в его сон чуть не свело его с ума. Это ведь его мир, личный, защищенный, охраняющий его психику от вредоносных воздействий; и вдруг такое.… Это как если бы ему в чашку кто-то вздумал сунуть пальцы.

После пробуждения он снова вернулся в постель и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь унять разволновавшееся сердце. Лицо девушки из сна растворилось в темноте спальни.

Ночь тянулась бесконечно долго, потому что ему совсем расхотелось спать. Он слышал от матери и видел по телевизору, что бессонница порой может довести человека до безумия. Ха, да ему-то чего бояться — он и так полный псих. Но лежать и таращиться в ночь действительно стало невмоготу.

Поднявшись, он машинально двинулся к занавешенному окну. Створки были приоткрыты, и шуршащие звуки ночного августа невольно проникали в спальню. Какая мгла! Он протянул руку к портьере. Фонари в их пригороде почему-то не горели, хотя единственная дорога, петляющая меж редко стоящих коттеджей, являлась федеральной трассой, и по ней даже ночью проносились автомобили. Должно быть, именно чужой водитель сбил несчастную соседку, не зная толком, куда направляет свою машину.

Он открыл окно и высунулся, резко вдохнув свежий воздух. Ни души! Вот его время — ночь! Ночь в квадрате! Интересно, а соседская девчонка из его сна, что сейчас поделывает? Он зашел сбоку и немного наклонился над подоконником, заглядывая в окно соседского дома. Тот располагался фасадом к дороге, но несколько глубже, затененный яблонями. Свет в одном из окон горел. Хорошо, что его комната на втором этаже: это позволяет получше разглядеть все, что делается в первом этаже у соседей. И почему ему раньше не приходило в голову понаблюдать за ними? Да, людей он ненавидит, но здоровое любопытство ведь никуда не денешь.

Сначала он ничего не мог разобрать. Только привыкнув к ночному освещению, он понял, что отец и дочь сидят на полу и смотрят телевизор. Их застывшие фигуры говорили, что они или заснули от скуки или замерли от восторга и не отводят от экрана глаз.

Ему надоела эта странная немая сцена. Он почти уже отвернулся, когда отец пошевелился и погладил голую коленку девушки. Дмитрий дернулся и чуть не слетел с окна прямо на грядку пионов, обнесенную декоративным заборчиком. Нога девушки, согнутая в колене, качнулась в сторону папаши, и он, словно ободренный этим приглашающим движением, повел свою руку выше, периодически сжимая пальцами нежно-персиковую в свете лампы плоть.

Не может отец так трогать свою девочку! Это абсурд. Ему это просто показалось! Кровь запульсировала в висках, и лицо словно обдало пламенем. Холод ночи уже не действовал расслабляюще. С ним творилось что-то невообразимое. Может, так сходят с ума от бессонницы?

Он не помнил, как закрыл створки окна и зашторил его. Он не помнил, как лег в постель и натянул на голову одеяло, пряча в прохладный, пахнущий травой пододеяльник свое горящее лицо. Он крепко заснул, и на утро почти забыл то, что ему привиделось.

Когда с лестницы раздалось привычное: «Дима, я в город!», он отбросил одеяло и поднялся, пошатываясь. Следовало что-то ответить, иначе мать встревожится и не рискнет оставить его одного, но слабость и противное ощущение в паху мешали ему сосредоточиться и подобрать нужные слова.

— Угу, — выдавил он как раз тогда, когда тянуть паузу стало опасно.

— Ну, ладно, я к шести вернусь! — и шаги потопали вниз.

— Не задерживайся! — наконец крикнул Дмитрий.

Машинка скрылась из виду, и он быстро задернул портьеру. В голове роилось столько мыслей, что было даже страшно: вдруг не хватит времени обдумать их как следует, пока ему никто не мешает.

Во-первых, что такое привиделось ему ночью? Разве бывают какие-нибудь отношения между отцом и дочерью? Он много раз видел по телевизору, как мужчины пытались прижаться к женщинам, раздевали их, гладили. Ничего особенного, и это были чужие женщины — не дочки! Ничего особенного, но почему-то всегда, наблюдая подобные сцены, он всем телом и душой ощущал непристойность,