— Димочка, зачем ты укусил дядю? — ее полные ужаса глаза впились в него, пытаясь разглядеть ложь.

— Не знаю, — лгать он явно не собирался. — Зачем он вошел в дом? Не надо было его пускать!

— Он принес мне посмотреть красивое белье, — начиная успокаиваться, попыталась объяснить она. — Мы же с тобой любим спать на красивых простынках.

— Да, — он опять пожал плечами, — только домой-то его зачем пускать?

— Но на улице неудобно разворачивать пакеты…

— Не пускай их больше! — он посмотрел на нее и вздохнул. Невозможно было постичь, что он хочет сказать этим несчастным взглядом и тяжелым, недетским вздохом. Ей вдруг вспомнились слова матери: «Вот родится урод…» Димка изучающее разглядывал ее лицо. Никакой он не урод! Вон, какой красивенький — все подруги завидуют. Завидуют-то, завидуют, только почему-то последнее время в гости не ходят. Ей вдруг пришла одна бредовая мысль:

— Димочка, а ты тете Марине или тете Наташе ничего не говорил?

— Только чтоб они не совали свои рожи в мой дом, — невинно моргая, выдал сын.

Галина села прямо на пол, обратно на то место, где сидела с упавшим на нее несколько минут назад Димкой. Теперь их лица были совсем рядом.

— Милый, но это ужасно невежливо. Это некрасиво! — она с трудом сдерживалась, чтоб не обозвать его, не ударить. Пришлось даже спрятать руки под колени.

— Нечего к нам ходить! — он шмыгнул носом и добавил: — люблю один.

— Хорошо. Только больше не груби, если к нам кто-нибудь неожиданно придет? Ладно?

Боже, разве это называется грубостью?! Это собачье поведение, укусы, рычание, неконтролируемая ярость…. Что ей говорить в милиции? Ведь наверняка этот милый молодой продавец сдержит слово, и завтра ей придет повестка. Как ей объяснить поведение сына окружающим, если она сама ничего не понимает?! Откуда эта ненависть к людям? Раньше он вполне дружелюбно встречал гостей, а в три года даже хвастался им своими новыми игрушками и бессовестным образом клянчил конфеты, будто она мало его кормила сладостями! И что теперь? Опять идти к врачу.

— Не будешь грубить? — заставила она себя повторить вопрос.

— Не пускай их домой! Не пускай! — он всхлипнул и прижался к ней. Ее рубашка вмиг стала мокрой от его непонятных слез. Она смотрела поверх его головы и напряженно думала. Все хоть сколько-нибудь разумные объяснения разбивались о стену страха и железной логики: ее сын не в порядке. Он болен. Болен его рассудок.

========== Часть 4 ==========

4.

Дождь лил уже неделю. Он так измучил мать, которая очень любила повозиться в их небольшом огородике, что Дмитрию даже стало жаль ее, уныло сидевшую на одном месте в гостиной у окна и тяжело вздыхающую. Сам он, разумеется, плевать хотел на погоду, но ему все же было бы приятнее, если б его симпатичная мама напевала, энергично гремя чем-то снизу, то поливала бы томаты в теплице, то готовила бы маринад для засолки овощей, то варила бы малиновое варенье, от чего по дому разносился прямо-таки божественный аромат. Дождь все испортил, и члены этой маленькой семейки сидели каждый у своего окна и скучали.

Тишина звенела и убаюкивала. Он и не почувствовал, как веки его отяжелели, и сон принял его в свое царство, предварительно отключив звуки, затуманив мысли.

Скрип, скрежет, грохот и изумленный вопль взорвали тишину. Хлопнула входная дверь: мать выскочила наружу, даже не предупредив его.

Дмитрий вскочил, еще качаясь от навалившейся после неурочного сна дурноты. Часы показывали четверть десятого. В такую погоду на улице совсем темно, значит можно открыть занавески и попробовать самому что-нибудь разглядеть. Прежде чем он добрался до окна, с улицы раздался вой сирен, и по стенам понеслись красные мигающие огоньки — или «скорая» или милиция. Случилось что-то серьезное. Сгорая от нетерпения, он выглянул в окно, бесцеремонно зажав в потной ладони дорогой зеленый бархат портьеры. От любопытства зачесался живот как-то сразу и изнутри и снаружи.

Зрелище, открывшееся его глазам было не из приятных. Его можно было назвать даже шокирующим, случись это лет двадцать назад, когда еще на телевидении не было криминальных новостей и журналистских расследований, не говоря уже о кинофильмах.

На мокром асфальте лежала темная фигура, судя по яркой одежде, едва различимой в свете фар автомобилей, женская. Это так же подтверждало и то, что ноги жертвы нерадивого водителя были обнажены, и на грубые мужские не походили. Из домика по соседству выскочила девчонка, и, рыдая, понеслась к лежащей фигуре:

— Мама! Мамочка! Мама! — от этих воплей просто кровь стыла в жилах, но Дмитрий поймал себя на том, что ему это даже нравится. Он пригляделся повнимательнее: девчонка — его ровесница, стройная, светловолосая — так красиво оплакивала свою несчастную мамочку, что ему стало не по себе. Вот бы еще знать, много ли пролилось крови?! Вот бы посмотреть на эту девчонку поближе: может, она даже испачкается в этой крови, а потом станет смывать ее под горячим душем. Он почувствовал возбуждение и приник к стеклу лбом. Девчонку подняли, к своему удовлетворению, он увидел на ее коленках грязь вперемешку с кровавыми потеками; она рыдала и вырывалась.

Погибшую женщину увезла машина, похожая на «скорую», но без мигалок. Дождь все хлестал и хлестал, равнодушно поливая место скорби тугими струями.

Снова хлопнула входная дверь. На этот раз снизу послышались торопливые шаги матери; она явно была взволнована и спешила поделиться с ним страшной новостью. Хорошо, что люди так и не научились читать чужие мысли, а не то он стал бы первым кандидатом в палату психиатрической лечебницы. Что почувствовала бы его мама, узнай она, до какой степени сексуального возбуждения дошел он, увидев кровь на коленях девушки?! Ему с трудом удалось одолеть это яростное чувство, это дикое желание вымазать девушку в крови всю, растерзать ее, а потом укусить, и кусать еще и еще, еще и еще!!!

Он сжал виски пальцами и надавил, собираясь с силами. Надо же, как он ослабел. Неужели это от возбуждения? Может, от страха? Вот еще! Он нисколько не испугался!

— Дима? — мать забарабанила в дверь. Должно быть, решила, что он в обмороке от увиденного. Он не ошибся, предполагая, что его мамочке совсем не доступны тайные закоулку его души.

— Я слышу тебя, незачем выносить мне дверь! — откликнулся он резче, чем обычно. — Сейчас открою, подожди минутку!

Из мрака коридора на него глянуло бледное, осунувшееся лицо в обрамлении темных развившихся волос. В руках у нее ничего не было, вопреки обыкновению. Видимо, она примчалась к нему сразу, как вернулась