— Вот это, я понимаю, выход, — прошептал Грэшем, наклонившись к Джорджу.

Гости невольно ахнули при виде Елизаветы. Затем раздались аплодисменты. При этих знаках восхищения со стороны придворных и гостей на губах Елизаветы появилась едва заметная улыбка. Она протянула послу руку, на одном из пальцев которой сверкало большое изумрудное кольцо. Бедняга, подавленный всем этим великолепием, не разглядел небольших ступенек, ведущих на возвышение, но не поднявшись на возвышение, он не мог дотянуться до руки королевы. Она бросила быстрый взгляд на одного из придворных, тут же подскочившего к послу, взявшего его под локоть и помогшего подняться. И все же посла угораздило споткнуться. Елизавета усмехнулась.

— Не бойтесь, сэр, — заговорила она (голос ее звучал странно низко для женщины), — я протягиваю вам руку дружбы, а не войны.

Взрыв смеха стал ответом на не самую удачную шутку королевы.

Однако придворные радовались и этому. Они знали по своему опыту — в любой момент их королевой может овладеть мрачный дух ее отца Генриха VIII. Они могли порицать, даже ругать ее в ее отсутствие за то, что она не дала Англии законного наследника, но здесь, в ее собственном дворце, когда она представала перед ними во всем царственном великолепии, нетрудно было понять, как ей удалось так долго удерживать прочную власть.

Королева пригласила на танец Грэшема совершенно неожиданно для него (то есть он предполагал такую возможность, но не думал, что это произойдет так быстро). Пока он танцевал с другими, сложные па поглощали все его внимание, и он и не заметил, как Елизавета оказалась рядом с ним. Королева по-прежнему прекрасно танцевала медленные танцы. Капли пота оставляли следы на ее набеленном лице. Глаза Елизаветы были маленькими и узкими, точь-в-точь как у ее отца на портретах, которые не раз видел Грэшем. Весь вечер королева уделяла внимание графу Эссексу, к великому неудовольствию графа Лейстера. Но сейчас она, с видимой легкостью выполняя сложные движения танца, смотрела только на своего партнера.

— Вы еще не истратили все свои деньги, мастер Грэшем? — спросила королева. Общаясь с ним, она постоянно упоминала о его богатстве и так же постоянно говорила о собственной бедности. — Наверное, у вас ушло много денег, полученных в наследство, на все то, на что вы, мужчины, тратите деньги?

— Я бы охотно потратил свое наследство на подарки вашему величеству, — заметил Грэшем (он чувствовал себя очень напряженно, как всегда в таких случаях, но показывать этого было никак нельзя), — однако и самое большое в мире состояние мало что может добавить к той красоте, которой вас одарила природа.

По правилам танца они должны были уметь вовремя проскользнуть между другими танцующими парами (всего их было пятнадцать или двадцать), и Грэшем иногда замечал брошенные на него ненавидящие взгляды других придворных.

— Ваши слова производят впечатление, молодой человек, — заметила королева, — тем более у вас почти нет возможности их обдумывать. — Она помолчала немного и добавила: — Будьте осторожны. Здесь есть люди, относящиеся к вам как к придворному выскочке.

«А к вам, ваше величество, — подумал Грэшем, — кое-кто здесь относится как к незаконнорожденной дочке блудницы Анны Болейн, которую к тому же многие считали ведьмой. Но ведь вам это не мешает».

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал он скромно. — Но все же иногда выскочки держатся в жизни лучше, нежели те, кому в жизни все доставалось легко.

Господи, что он такое болтает! Ему оставалось только сказать королеве: «Незаконнорожденные должны держаться вместе». Глаза королевы оставались непроницаемыми. Они расстались, поклонившись друг другу, как того требовал этикет, он — низко, она — слегка, так, чтобы это не выглядело пренебрежительным, но и не расценивалось как знак внимания.

— Ну, это было занимательно, — объявил Джордж, усадив его за один из столиков для гостей. Он где-то раздобыл какую-то еду и наполовину полную бутылку вина. Слугам не позволялось сидеть за одним столом с господами, а потому Грэшем отослал Маниона на кухню, где, как свидетельствовал опыт, можно было найти даже лучшую еду и напитки, а заодно Манион мог поразвлечься там с какой-нибудь служанкой.

— Что именно? — переспросил Грэшем. — От её дыхания может свернуться молоко на расстоянии пятидесяти шагов, и никто никогда не угадает, какой камень может оказаться у нее за пазухой. Я…

— Да я не о том, дуралей, — перебил его Джордж. — Кто говорит о тебе? Я о том, как сегодня принимали злополучного посла. Ты сам это заметил, олух из олухов?

— Что я должен был заметить? — Грэшем сейчас был озабочен прежде всего тем, как бы чего-нибудь выпить. События сегодняшнего вечера не располагали к трезвости.

— Королева не присутствовала, когда прибыл посол, и не слушала приветственную речь. Конечно, все выглядело весьма дипломатично, но он поднялся не выше определенного, довольно скромного, места. Нет, королева вовсе не стала выслушивать посла, как я опасался. Она просто пришла произвести на него впечатление. Продемонстрировать силу и богатство. Предполагается, он вернется в Нидерланды и расскажет там, как богата Англия и как великолепен ее двор.

— Но это бессмысленно, — заметил Грэшем. — Ведь когда они попросят у нас денег и людей, королева сможет только сказать, что она и так еле сводит концы с концами. — «Надо тратить меньше денег на собственные наряды, миледи», — подумал он.

— Нет, это имеет смысл! — воскликнул Джордж, в отчаянии от того, что его друг не понимает простых вещей. — Пока Нидерланды воюют с герцогом Пармским, у него вряд ли появится желание послать половину своего войска против Англии. А пока протестанты думают, будто Англия может дать им много денег и прислать солдат, они скорее всего будут продолжать драться с герцогом, а не пойдут на соглашение с ним. Ты что, совсем ничего не смыслишь в политике?

«Ничего или по крайней мере мало, — подумал Грэшем. — Но сейчас, когда я все больше втягиваюсь в это дело, мне надо учиться этому. Даже тот, кто хорошо умеет выживать, нуждается в уроках выживания».

Март-апрель 1587 года

Кембридж

В часовне пел хор. Певцов было немного, поскольку для Грэнвилл-колледжа лишь недавно наступили лучшие времена, но пели они здорово. Чистые, красивые голоса благодаря полуоткрытой двери слышались далеко. Видимо, дела Грэшема шли плохо, если его не трогала музыка. Он, часто для своего возраста знавший тяжелые переживания, сбрасывал груз гнетущих эмоций благодаря наслаждению музыкой. Но сейчас он с отсутствующим видом смотрел в окно, выходившее во внутренний двор. Комнаты на одного являлись роскошью в Кембридже. Членам совета нередко приходилось разделять комнаты со студентами. На самом кембриджском дворе покой (если он там и был вообще) нарушал шум, создаваемый рабочими, строившими новый флигель (первые последствия денег, которыми Грэшем подпитывал свой старый колледж). Две недели назад строительные леса обвалились, а на них находились пятеро человек. Один сломал обе ноги, другой — руку.