— Пойдемте, — сказал он. — Речи будут продолжаться еще долго, а ее величество не появится здесь еще полчаса (именно столько времени нам всем следует здесь находиться).

Он показал молодому человеку на дверь в смежную комнату, где у горящего камина располагался столик со свечами и два стула. Уолсингем явно все подготовил заранее. Старомодный широкий плащ, подбитый мехом, подчеркивал худобу старого, но властного человека. Жестом он указал Грэшему на стул и сел сам.

На столе стояло подогретое вино, хотя было неясно, кто и когда успел его приготовить.

— Я вас благодарю за то, что вы уже сделали и продолжаете делать, — заговорил старик, наполняя кубки, — ведь вы при этом рискуете.

— Риск меня устраивает, милорд, — отвечал Грэшем. — Меня беспокоит одно — я слишком мало знаю о том, чего ради мне предлагают выполнить то или другое.

— Я всю жизнь стремился как можно больше знать, — ответил Уолсингем. — Я полагал: знание — корень реальной власти. Теперь же я понял: самую надежную защиту часто дает незнание. Слишком большие знания мешают нам быстро принять решение, заставляя нас чересчур много думать. Умерьте вашу молодую жажду познания. Если бы кому-то из людей возможно было знать все!

Грэшем не стал продолжать спор. Он знал: спорить с Уолсингемом бесполезно. Имело смысл лишь слушать его доводы, чтобы потом исполнить его поручения (если удастся их исполнить). И слишком многие люди, те, кто не мог или не хотел следовать его распоряжениям, лежали теперь на дне Темзы, так что у его агентов не осталось никаких иллюзий насчет свободы выбора.

— А видеть я вас хотел вот почему, — продолжал старик. — Сейчас мы наконец-то начали что-то предпринимать против наших врагов — после того как не стало проклятой проходимки.

Уолсингем говорил спокойно, но Грэшем знал всю силу его ненависти к Марии Стюарт. Этот человек был не из тех, кто боялся, что ее казнь спровоцирует войну между Испанией и Англией. Для него Мария являлась знаменем всех католиков в Европе и в самой Англии, которые только и ждали удобного случая, чтобы попытаться уничтожить Елизавету и протестантов.

— С опухолью на теле не вступают в переговоры, ее вырезают, — заметил как-то Уолсингем по этому поводу.

Грэшем знал: старик — фанатичный приверженец протестантизма, Англии и ее королевы.

— Вместе с тем, — продолжал он, — королева подозревает о моем участии в этом деле, и я потерял ее расположение, как и все, кто слишком добивался гибели Марии.

Грэшем старался не показывать своего удивления. Уолсингем потерял ее расположение! Один из тех людей, которые и были опорой ее власти.

Уолсингем криво усмехнулся.

— Министры время от времени теряют расположение королей, это в природе вещей, — продолжал он. — Королева не может не опасаться за свою жизнь, когда казнят такую же королеву, как она сама. Но это пройдет. Королева прежде всего реально смотрит на вещи. Пока же для меня доступ к ее величеству ограничен. К тому же я хвораю, а ее величество не любит напоминаний о старости и о том, что та за собой влечет. Насколько вы знакомы с придворной политикой, Грэшем?

— По правде говоря, весьма мало, милорд.

— В таком случае я преподам вам ускоренный урок. Лорд Бэрли играл главную роль при дворе королевы с момента ее воцарения. Только не надо из лести убеждать меня в обратном. Я принимаю свою вторую роль. Но сейчас мы оба уже стары. Наши дни идут к закату, особенно мои. Графы Лейстер и Эссекс видят себя преемниками Бэрли, и, кажется, даже пират Рэйли готов попытать счастья.

— Да ведь это повод для гражданской войны! — откровенно заявил Грэшем.

— Вполне возможно. Но Бэрли надеется, что его второй сын, калека Роберт Сесил, станет вместо него первым министром. Битва между Эссексом и Сесилом обещает стать интригующей. Порода против способностей. Физическая красота против увечья.

Интересно, зачем Уолсингем ему все это рассказывает? Но каковы бы ни были неизведанные причины действий загадочного человека, упоминание о Сесиле вовсе не обрадовало Грэшема. Хотя Роберт Сесил был старше Грэшема, у них случались столкновения и в Кембридже, и здесь, при дворе. Сесил не был ни другом, ни союзником Грэшема.

— Роберт Сесил меня не жалует, — заметил он.

— Сесил считает, вы придумали прозвище, которым его наградила королева. Не очень умно с вашей стороны, если это правда.

Являлись ли его слова предостережением? Королева называла низкорослого и кривобокого Сесила «мой пигмей».

— Клянусь, я здесь ни при чем! — заверил Грэшем. Он не соврал, хотя вполне мог сделать нечто подобное, если бы это ему пришло в голову. А ведь из таких недоразумении рождались ненависть и вражда, пропитавшие маленький, но злой придворный мир.

— Как бы там ни было, мы готовы нанести католикам новый удар, — продолжал Уолсингем. — Я не в фаворе, но мне удалось убедить ее величество разрешить Дрейку провести атаку в Лиссабоне или в Кадисе. Это наша единственная надежда. У нас нет армии, способной противостоять испанцам, если армия герцога Пармского высадится на наших берегах. Наша мощь — в нашем флоте, и мы должны нанести по испанцам удар на море прежде, чем они атакуют нас.

Грэшем терпеть не мог море.

— А при чем здесь я? — спросил он.

— Мне нужны глаза и уши за границей. Для вас найдется место в экспедиции Дрейка. Он высадит вас на берегу в ночное время, чтобы вы могли, добравшись до Лиссабона, дать мне столь необходимую нам информацию о флоте Филиппа. А после атаки мне понадобится ваша информация из первых рук — о боевых качествах наших моряков и наших кораблей. Ну, и о том, как проявят себя их командиры.

— В такое время, как наше, трудно быть англичанином в Испании или в Португалии, — заметил Грэшем.

— Стоящее дело редко бывает легким, — отвечал его шеф. — А для вас это все же легче, чем для многих. Вы свободно говорите по-испански, и, кажется, у вас есть испанцы друзья, по крайней мере благодаря мне. — Взгляд Уолсингема ничего не выражал, но молодому человеку показалось — шефа разведки беспокоят его испанские связи. — Итак, согласны ли вы выполнить мое поручение?

Грэшему было не по душе, что его воспринимают как вещь. Он очень не любил море и, по его мнению, заслуживал чего-то лучшего, нежели поручение считать корабли в чужеземных портах. Поручение, несомненно, опасное, но в нем отсутствовала всякая романтика, делавшая опасность привлекательной. И потом, зачем Уолсингем упомянул о Сесиле?

— К вашим услугам, милорд, — ответил Грэшем. — Но почему вы заговорили о Роберте Сесиле?

— Дело, которое я собираюсь вам поручить, слишком деликатное, чтобы использовать агента-связника. Вы, очевидно, в близком будущем будете общаться с Робертом Сесилом, а он и даст вам окончательные распоряжения. Поскольку я болен, он может быть мне полезен. Вам надо забыть ваши детские разногласия и воспринимать его как моего представителя.

Роберт Сесил, цепкий карьерист, карабкался вверх по лестнице власти, поддерживаемый своим могущественным отцом; однако отец нажил себе сильных врагов, которые чинили препятствия как ему, так и его сыну. Но каковы планы самого Уолсингема? Действительно ли он сделал ставку на Сесила?