Однако наша структура отнюдь не столь гибка. Одного из старших членов преподавательского состава Королевского колледжа врачей общей практики недавно раскритиковали за то, что он советовал кандидатам вести себя «менее гомосексуально» при сдаче экзамена: понизить голос, выпрямиться, причесаться, ходить, как Джон Уэйн[12], и говорить как простые люди.

Думаю, зря его так разнесли: он просто хотел дать полезные рекомендации. Высшие эшелоны медицины никогда не славились либеральными тенденциями, и, когда мы молоды и уязвимы, приходится соблюдать правила игры. Если это означает, что нужно на несколько часов прикинуться обывателем, это не такая уж большая жертва. Вот когда наконец пройдем через золотые ворота — тогда и оттянемся, детка.

Но в нашей все более неоднородной профессии есть некоторая путаница. Недавно один молодой коллега познакомил меня со своим «партнером», что показалось мне довольно двусмысленным.

— Вы вместе работаете или спите? — пришлось уточнить мне. Люблю ясность, с ней меньше шансов случайно оскорбить кого-то. К тому же от преднамеренного оскорбления получаешь куда больше удовольствия.

— И то и другое, — сказали коллеги и интимно ухмыльнулись друг другу. — Мы любим «поработать» пару раз в день.

И ладно, и нормально. Мне всегда нравится думать, что я на одной волне с нынешним молодняком, а еще я считаю, что сексуальность должна оставаться частным делом. За закрытыми дверями. Только я и тысячи людей в интернете.

Я становился все более и более замкнутым, хотя и понимал, что у Пеле и Стирлинга Мосса[13] наверняка были свои причины жить так, как они жили.

Все эти ненавязчивые объявления, сфокусированные на том, что застенчиво называют проблемами интимности, — на них я мог только жадно смотреть, зная, что никогда не стану частью блаженной утопии, где хорошо сохранившиеся, красивые пары мечтательно любуются закатом, частью этакого Элизиума[14], где секс никогда не бывает низменным, а заднее сиденье — грязным.

Музыкальный фургон, полный бездельников — представителей западного декаданса, — набирал ход, пьяная солдатня дрыхла в казармах, а я все больше и больше уходил в подполье, тоскуя по спокойным, старым добрым временам, эпохе прерафаэлитской невинности, когда я был счастливым похотливым парнем, то и дело беспечно оставлявшим за собой droit de seignur[15], как и положено молодому представителю нашей древней аристократической профессии.

Но мне все равно было этого не избежать. Журнал Men’s Health постоянно находился у меня перед глазами, и, как любая уважающая себя кампания по информированию о болезнях, эта финансировалась и безудержно продвигалась фармацевтической промышленностью. Загляните в любое издание или на симпозиум, посвященный мужскому здоровью, и рано или поздно там всплывет статья об эректильной дисфункции — со скромной сноской, что одна из фармацевтических компаний спонсирует данный журнал или симпозиум. Для них мужское здоровье — все равно что троянский конь, под прикрытием которого они сбывают свою несомненно эффективную (как уверяют) продукцию.

Женское здоровье многогранно и имеет множество нюансов: заболевания молочной железы, остеопороз, расстройства в период менопаузы, важность образа жизни и вопросы ее качества, включая искусство и литературу, стремление к счастью и понимание красоты и хрупкости Вселенной.

Мужское здоровье с точностью до наоборот представляется грубым и оскорбительным в своей простоте. Только и проблем, заводит Ирментруда[16] или уже нет. Словосочетание «мужское здоровье» стало синонимом эректильной дисфункции. Все остальное лишь дымовая завеса, ничто другое не имеет значения, только это нас и волнует. Унизительный стереотип сводит безграничную человеческую природу к самому примитивному влечению, строго по Дарвину.

Но, как сказал Ричард Гордон, подведя дареного коня к воде, в задницу ему не смотрят. Конь уже за стеной, и Улисс, Диомед, Виагра, Левитра и Сиалис бесчинствуют в городе, насилуя женщин, разрушая храмы Аполлона, обрушивая огонь на величественный Пергамон и низвергая самые высокие башни Илиона.

И безжалостно подрывая уверенность мужчин.

Вы не найдете упоминания похоти в библиографическом справочнике Index Medicus или базе данных Medline. Мы, медики, делаем вид, что самой мощной и наиболее древней силы просто не существует, хотя наши коллеги, духовенство, считают ее самым страшным из всех смертных грехов.

Что же тогда такое похоть? Как всякий порядочный ирландец, содрогающийся от подсознательного католического комплекса вины и викторианской чопорности, я интерпретирую похоть как ничем не сдерживаемое сексуальное желание, а не как какую-то расплывчатую вангоговскую жажду жизни вообще. Как ликующе верещала Дженни — Малина в «Трехгрошовой опере» Брехта, «он хочет иль не хочет — он готов. Таков уж плоти полновластный зов»[17]. По правде говоря, животные инстинкты практически не оставляют нам выбора: мы должны видеть, что наши потомки процветают, а гены обретают бессмертие.

Но мать-природа проявила своенравную доброту и наградила нас этим непреодолимым чувством, сопровождающимся блеском в глазах. Размножение — это весело, очень весело, хотя археологи теперь говорят, что за последние несколько миллионов лет люди сознательно разделили понятия «секс» и «размножение». К счастью, секс, даже без размножения, — это по-прежнему здорово. Даже если это плохой секс.

Похоть побуждает нас творить, достигать, лезть из кожи вон, чтобы стать привлекательнее, и неважно, какими средствами. Большая блестящая машина, нежнейшая любовная поэма или прихотливость ар-нуво — дело вкуса, но все это способы разгладить перья и распустить хвост. Но в нашем Эдеме есть змей. Это змей социокультурных моделей, загоняющий пышную творческую силу в узкие рамки моногамии и бесплодия.

Представьте себе, что вы гоните по автостраде на «порше» и вдруг въезжаете в зону ограничения скорости до пятидесяти километров в час. И как насчет того, чтобы удерживать шесть тонн пульсирующей лошадиной силы между ног? Представляете, как это остудит ваш пыл?