Руфа была поражена. Женщины смотрели друг на друга заинтригованные. Мгновение неожиданной интимности было нарушено скрипом тяжело открывающейся входной двери. Находящийся не в ладах с мелодией тенор пропел:

— О, это Рэн, — сказала, улыбаясь и оглядываясь, Роза. — Шевелись, подумай, что бы еще добавить в суп, а то его не хватит.

Руфа поднялась, мысленно откладывая Брачную игру.

— Если только сапог?

— А нет ли картошки?

— Только что ты советовала не терять чувство реальности, — ответила Руфа. — Во всем доме нет ни картофелины.

Открылась массивная, потрескавшаяся от времени дверь, соединяющая большой холл с кухней, и в задымленное помещение ворвалась струя холодного воздуха. Вошел Роджер, расстегивая молнию на старой куртке Настоящего Мужчины. Это был бледный заросший человек тридцати пяти лет. Его волосы сбились надо лбом, а между лопатками свисал тонкий «конский хвост» каштанового цвета. Главным в жизни Роджера — все, что следует о нем знать, — была любовь к Розе на протяжении вот уже десяти лет, и эта преданность могла бы длиться до его самого последнего издыхания. Он источал добродушное спокойствие и вносил в дом незнакомый привкус здравого смысла. Несмотря на свое окружение, Роджер был неизменно и безмятежно нормален.

— Извините, что задержался, — приветливо произнес он. — Рэн не хотел оставаться один, и я притащил его с собой.

— Еще одного кормить, — проговорила Роза, — но по своей доброте не могу возражать. С любовными приключениями этого парня не соскучишься.

Рэн впрыгнул в комнату, отпихивая в сторону Роджера.

— Веселого Рождества, девушки! — Он сбросил на стол мокрый мешок и подался вперед, чтобы поцеловать Розу и Руфу. — Боже, какой холод! Дайте мне выпить.

— Если повезет, — сказала Роза. — Список желающих выпить вина весьма длинен.

«Рэн — еще один смирившийся с тем, что его исключительно симпатичная внешность пропадает в этом сельском болоте», — подумала она. На нем был цветной жилет и шляпа с дурацкой вышивкой, но нелепая одежда, однако, не могла скрыть его красоту. Его глаза и густые, ниспадающие на плечи волосы были черными и оттеняли белизну кожи. Молодой чокнутый папаша Линнет обладал лицом ангела эпохи Ренессанса.

— Приятно, что вы принимаете меня, — сказал он, останавливая на них полный горечи взгляд. — Знаю, как сейчас тяжело, но я пришел не с пустыми руками. Привез тележку дров и лук, который не смог обменять на рынке.

Руфа бросила взгляд на лежащий на столе мешок.

— Блеск. Суп теперь имеет шанс увеличиться в объеме.

Рэн с надеждой осматривался вокруг себя.

— А где Линнет?

— Наверху. Лидия укладывает ее спать.

— Раз ты доводишь ее до такого состояния, — строго вмешалась Роза, — то будь любезен сам укладывать ее.

— А не могла бы она остаться на ужин? — спросил Рэн.

— Нет, мы слишком измотаны. Роджер, сделай одолжение, скрути-ка сигаретку с марихуаной.

— Лучше не надо, — сказал Роджер. Он понизил голос. — С нами Эдвард.

Роза тихо застонала.

— Неужели он не может найти никого другого для чтения нотаций?

Руфа оторвала взгляд от лука, который резала.

— Не нужно, ма. Он хочет лишь добра.

— Надеюсь, что это так. Но если бы он только смог передохнуть, хотя бы на один вечер!

Эдвард Рекалвер, ферма которого граничила с обреченной землей Рэна, был крестным Руфы и самым верным семейным другом. Рекалверы веками обрабатывали этот уголок Глостершира и во время Гражданской войны поссорились с семьей Хейсти. Хейсти были роялистами, а Рекалверы сторонниками парламента. Хотя старая ссора давно уже стала частью истории, Эдвард и в наши дни выглядел поседевшим левеллером. Как ни странно, он был ближайшим другом Настоящего Мужчины. Правда, он беспощадно критиковал Настоящего Мужчину, но тот уважал его как весьма объективного наблюдателя и всегда прислушивался к его откровенным высказываниям. Рекалвер обитал в уединенном, человеконенавистническом мире безупречной чистоты и аскетизма. Он выращивал травы, перерабатывал все отходы и не мог ругаться без иронии. Все виды изобилия вызывали у него подозрение. Но он не всегда был таким. Шесть лет назад он был армейским офицером. Свою ферму он сдавал в аренду, а к ним совершал периодические наезды, памятные для детей Хейсти — он всегда водил их на цирковые представления и пантомимы. Руфа прекрасно помнила Эдварда, загорелого и неприступного. После Фолклендской войны он получил орден, а на его предплечье остался шрам от пули боснийского снайпера.

Руфа восхищалась Эдвардом и всегда испытывала перед ним благоговейный трепет. Как и все остальные, она полагала, что он — солдат до мозга костей. И поначалу не поверила, когда узнала, что он уволился из армии и будет все время рядом с ними. Настоящий Мужчина часто удивлялся, что заставило его уйти с военной службы. Будучи не в настроении, он любил говорить: «Эдвард знал, что не дослужится до полковника. Он слишком строптив». Но, находясь в добром расположении духа, вздыхал и добавлял: «Бедный старина Эдвард, он ушел из армии, потому что его сердце было разбито. Он по-прежнему не может жить без нее».

За пятнадцать лет, прошедших после смерти Элис, Эдвард постепенно отошел от мирской жизни. Руфа смутно помнила Элис, тихую блондинку, которая на фотографиях всегда смотрела немного в сторону, так что невозможно было вспомнить ее целиком. У них не было детей, но Эдвард не предпринимал шагов, чтобы жениться снова. В отличие от Настоящего Мужчины он, видимо, мог жить без романов. Казалось, что его жизнь сбилась с пути и села на мель.

После смерти Настоящего Мужчины Эдвард убедился, что хаос и убожество неискоренимы в Мелизмейте. Но между чтениями нотаций он осыпал семейство Хейсти добротой. Настоящий Мужчина умер, задолжав ему большую сумму денег, о чем Эдвард никогда не упоминал. После смерти Настоящего Мужчины он произвел уборку в доме, умело справившись к этим трудным делом. Когда Селена, упав с велосипеда, сломала щиколотку, он каждое утро возил ее в школу на своем «лэндровере». Селена не отплатила ему благодарностью. По словам Розы, в любезностях Эдварда было нечто карательное. Он хотел приблизить их к реальности, а у них было совсем иное представление о том, что такое реальность.

Роза в раздражении поднялась из-за стола.

— Я знаю, что он лишь старается быть добрым, — пробормотала она, вновь наполняя свой стакан вином. — В этом весь ужас: почему так раздражают люди, пытающиеся проявлять доброту? А дома его бедную душу не ожидает рождественское веселье.

Она внезапно замолчала. В дверях показался Рекалвер. Он мрачно кивнул Руфе и Розе и осмотрел комнату. Его безжалостный взгляд остановился на блюдцах, заполненных использованными пакетиками, коричневых кусках сахара и одинокой кастрюле супа, стоявшей на плите.