– Что ты дала мне, старая? – Злобно крикнул он бабке, озираясь по сторонам – но её и след простыл, хотя далеко она уйти не могла.

Всё враньё, всё и всюду! Нет правды в быту, нет её и в церкви. Всё осточертело Анатолию, и он решил отправиться прямиком в Иерусалим, в Храм Воскресения Христова.

Прошёл уже почти год, как явились Анатолию во сне волшебные слова. За это время он похудел ещё больше, хотя и так был худым; потемнел и потускнел, и в Иерусалим, этот желчный, пахнущий песком город он прибыл с видом человека, совершенно разочарованного жизнью, но в глазах которого безумной фантазией ещё теплилась последняя надежда – последняя искра, сохраняющая в нём огонь жизни. Он приблизился к храму; он специально выбрал наиболее тихий день, когда не проводилось никаких служений, и храм работал в обычном режиме.

Трепетный, мистический страх, как и в тот раз в Санкт-Петербурге, охватил его и сейчас. Пару раз пробирал его странный кашель, и закрывая рот платком, с недоумением он потом видел на нём черную склизкую размазню, точно объелся угля. Правым глазом он почти не видел – три белых штриха расползлись и застлали почти весь зрачок. Входя в Кувуклию, он весь дрожал и смотрел только в пол. С ним зашли ещё трое, а сзади уже надвигалась группа паломников из Греции, насколько он мог различить язык. Монах, дежуривший у входа непосредственно в пещерку, где находился Гроб Господень, стал поторапливать их. Поклонился Анатолий, как и все, камню Ангела, и через низенький проем вошёл в святейшую на земле комнату. Скотское желание его вдруг отпало, слова будто стали забываться, стираться из памяти, но он усилием воли заставлял себя помнить цель своего визита: либо сейчас, либо никогда. Он должен завершить начатое!

Он лицезрел пред собою Ложе Господне, накрытое мраморной, с ровной трещиной посередине, плитой, под которой, согласно приданию, находилась подлинная поверхность, на которой покоилось тело Христа. Помещалось в этой крохотной комнате не более четырёх человек, и три неизвестных спутника его приклонили колена перед плитой, а он, обливаясь холодным потом и дрожа, как осенний лист, отошёл к стене и вцепился взглядом в священное место.

Изображение точно смазали – он не мог сфокусировать взгляд, так же как и с сформулировать мысль. Через силу, ощущая тошноту и начинающий душить его вновь непонятный кашель, он представил себе движение этой плиты и через силу выдавил: «сан-сааа-саад…» стены вздрогнули, и рот его наполнился чёрной слизью. Он подавился, не договорив. На истёртый пол упало несколько вязких капель – они зашипели, въедаясь в священную поверхность и образуя в ней крохотные ямки. Таких ямок было множество на полу, некоторые из них почти стёртые, другие свежее – сейчас он заметил их и понял, откуда брались они. Не одно злодейство было исцелено в этой комнатке. Он прислонился к стене и зажал рот платком, но слизь уже текла по пальцам.

Один из паломников пугливо оглянулся на него. Должно быть, он представлял собой совсем жалкое зрелище: мужчина с плешивой нищенской бородкой, выпучив глаза и перекрестившись, выбежал вон. Но Анатолий не собирался отступать. Он должен понять это! «сан-сааа…» слова гоготали в горле, выплёскиваясь чёрными пузырями. Но он договорил их. Ясно представляя себе движение плиты, задыхаясь и еле стоя на онемевших ногах, он всё же договорил…

Вокруг всё как будто качнулось. Метнулись в бок многочисленные лампады над ложем, съехали стоявшие на полочке иконы. Свет свечей дрогнул; по стенам прокатилась вибрация. Раздался каменный скрежет, и плита, разломившись как раз на месте трещины, медленно двинулась в сторону прохода и с диким грохотом рухнула на каменный пол. Падая, она разломилась на множество каменных осколков и рассыпалась по всей комнате. Взору обомлевших предстало истинное ложе Христа, которое, однако, представляло собой просто груду осколков без каких-либо заметных на них характерных следов. Анатолий сползал по стене в полном оцепенении. Полный ужас читался на лице забежавшего внутрь дежурного монаха; лицо его точно тоже сползало вниз, обнажая кости черепа. Все, кто был снаружи Кувуклии, поняли, что что-то случилось. Один из паломников, тех, что припал на колени, на четвереньках выбрался вон и убежал; другой же взял с Ложа осколки камней, выбрался наружу и с криком «она разбита!» кинул их в людей.

Начался невообразимый хаос. Бывшие снаружи люди обезумили; всей толпой они вдруг ринулись в эту маленькую комнатуху, кто с какой именно целью – непонятно, то ли взять осколок камня, то ли посмотреть, то ли разуверовать и истязать себя этим… пытавшегося было заградить проход монаха повалили на пол и пошли прямо по нему; Анатолия же придавили к стене так, что он едва мог вздохнуть. В помещение набилось больше народа, чем оно способно было вместить – на месте ложа уже топтались чьи-то сапоги, кто-то упал, кого-то придавили, третьего толкнули об стену, четвёртый ударился лбом о низкий проход из Придела Ангела… Кому-то сломали руку, и он возопил противным гнусавым голосом на непонятном языке. Рядом с проходом задавили женщину – и Анатолий видел, как после нескольких сдавленных криков у неё изо рта пошла кровь. Всюду были непонятные крики – отчаяния, безумия или ликования – нельзя было разобрать. Анатолия впечатали в стену, где он, ввиду пониженного к стене потолка, ещё и должен был согнуться, изобразив телом изгиб камня. Локтём кто-то заехал ему в лицо; ноги отдавили; перед носом тёрлась пыльная холщёвая одежда какого-то паломника, прижимаясь так, что сдирала кожу. Дышать стало невозможно. Тела нагромождались друг на друга, и те, кто оказался внизу, должно быть, уже были мертвы. Обезумевшие люди карабкались, лезли по головам, словно единственной их целью стало именно влезть. Они наступали подошвами на лица, каблуками выпалывали глаза, цеплялись за волосы и уши друг друга. Какой-то мужчина поливал толку багровым фонтаном, после того как прыткая дама угадила ему шпилькой в шейную артерию. Другому вырвали челюсть, используя её как подножку. Чьё-то безжизненное тело с вывернутой головой сползало с нагромоздившихся людей, и от него отмахивались, как от назойливой мухи.

Стены Кувуклии сотрясались, точно их таранили снаружи. Анатолий, ощутив уже вкус не только грубого хлопка, но и пропитанной ладаном каменной стены, к которой прижали его лицом и которая жгла его, попытался воспроизвести в уме слова… это было бы единственным спасением. Он понимал, что через вход отсюда не выбраться; кажется, кости его