Глаза их не отрывались друг от друга, но ее пальцыдействовали все бесстыднее, все настойчивее. Он качнулся взад-вперед, невольновторя ее движениям, ускоряя их, поддаваясь наслаждению. Она следила за егокаменно-неподвижным лицом... Тело оказалось податливее! Она крепко сжимала егоплоть... Но держит ли она в руках его душу? И вот он сдался, медленно зажмурился,стиснув зубы и едва сдерживая стон. Она улыбнулась, приоткрывая пересохшиегубы:

– Люби меня!

Это звучало как приказ. Короткий, хлесткий. Его нельзя,невозможно было ослушаться!

Он вмиг скинул остатки одежды и рухнул на постель такстремительно, что взвившийся ветерок погасил свечи, и он не успел увидеть, какпо ее губам пробежала улыбка, в которой было что-то мстительное...

* * *

Вскоре после той странной ночи, когда Елизавета наконец-товыздоровела, началась настоящая зима. Потому, когда граф Строилов отправился наименины к своему соседу Шубину в Работки, он велел елико возможно утеплитьзимний возок (тот самый, на запятках которого Елизавета когда-то впервыеприбыла в Любавино). Хотя на праздник были званы все окрестные помещики со чадыи домочадцы, Валерьяну и в голову не взошло взять с собой жену; компанию емусоставила в пух и прах разряженная Анна Яковлевна, в мехах и новом парике,который ей только на днях тайком привезли из Нижнего.

Возок был весь устлан мехами. Граф с кузиною в лисьих шубахпод лисьими одеялами возлежали на перинах и попивали жженку (тут же, в карете,была установлена малая печурка), то подремывая, то развлекаясь привычнымобразом, то забавляясь с легавой собакой, которую везли в подарок Шубину. Чтобыэта молодая охотничья сука не боялась выстрелов, Валерьян палил из пистолета,нимало не обращая внимания на неудовольствие Анны Яковлевны: минуло то время,когда ее прихоти и капризы имели для него какое-то значение!

День приклонялся к сумеркам. Истратив весь припас пороху изаскучав, Валерьян вознамерился было вздремнуть: ехать предстояло еще час, атам, в Работках, уже не отдохнешь – в ночь предстояло самое торжество! – каквдруг снаружи донеслись выстрелы и отчаянные крики лакеев.

Кибитка резко стала.

– Что там еще?! – взревел Строилов, прорываясь сквозь перинык обмерзлому окошечку в боковой занавеси и пытаясь очистить его ладонью. Но несмог ничего разглядеть, потому, раздернув боковину, высунулся наружу. И тотчасполучил сильнейший удар по голове, от коего все завертелось перед егоглазами...

Соображение вернулось к нему не прежде, чем граф ощутилсильнейшую морозную хватку и, открыв глаза, обнаружил себя стоящим прямо наснегу босым и едва одетым. Руки его были связаны, на шею накинута петля, конецкоторой держал чернобородый, одноглазый, похожий на цыгана мужик вида стольугрожающего, что ругательства и проклятия замерли на устах.

Из повозки вывалилась Аннета. Следом выскочил молодойкрасавец, зеленые глаза которого блеснули насмешкою при взгляде на «лютуюбарыню». Та рухнула к его ногам, умоляя умилосердиться, пощадить ее женскуючесть и отпустить с миром.

На румяное лицо светлокудрого разбойника взлетела белозубаяухмылка:

– Это ты помилуй меня, барынька! Отпущу, отпущу тебя, дажеесли просить-молить станешь, чтоб крепче держал. На что мне такое сухое дажесткое мясо? Я девок пышных люблю, чтоб на головах у них не дохлые волосья, арусые косоньки кудрявились! – И он прошел мимо, больше не взглянув на АннуЯковлевну.

Тут из толпы налетчиков выступил не кто иной, какДанила-парикмахер, при виде коего Аннета издала дикий вопль ужаса. Но он ейничего не сделал, а только походя смахнул с головы соболий капор вместе спариком. Валерьян счел, что у него начинается предсмертный бред, когда увидел,что старательно прятала от него любовница все эти годы.

Аннета упала ничком, задергалась в яростных рыданиях, тщасьхоть в сугроб закопать плешивую головенку. Двое разбойников схватили ее заруки, за ноги и, раскачав, зашвырнули в сани, к задку которых привязали графа.

Сани полетели по лесной дороге. Валерьян принужден былбежать следом, пока не упал и не отдался на волю божию. Возблагодарил былосудьбу, когда лошади стали; угадав же, что ему уготовано теперь, взмолился опощаде. Да его никто слушать не желал. Разбойники, в числе коих был и Данила, итот, схожий с цыганом, подхватили его под микитки и, подтащив к недавно ставшейВолге, с криками:

– Крещается царь Ирод! Крещается Сатана! – кинули на тонкийлед, который вмиг проломился. Граф ухнул в купель столь студеную, что умер ещепрежде, чем разбойники, желавшие продлить пытку, вытянули его на поверхность.

Своей смертью граф лишил их удовольствия покуражиться,потому они торопливо бросили его в самые дряхлые сани, запряженные хилой,старой лошаденкою. К облучку привязали кучера Лавра, наказав гнать вовсю и неостанавливаться нипочем, ежели хочет быть жив; двух лакеев, крепко выдрав,пустили восвояси. К мертвому графу в бесстыдной позе накрепко прикрутили егодонага раздетую любовницу. Затем одноглазый сунул коняге под хвост зажженныйпрут, отчего она, взревев, взбрыкнула и во всю прыть ринулась по дороге обратнов Любавино. И скакала так до самой деревни, пока не пала прямо в оглоблях.

Стояла глубокая ночь, когда мертвого графа Строилова и чутьживых Лавра и Анну Яковлевну принесли в барский дом крестьяне, разбуженныедикими криками «лютой барыни». Ее не сразу признали. Однако поверили старомуЛавру и доставили плешивую госпожу куда велено, сдав с рук на руки ничего сосна не соображавшей дворне.

Подхватились Елизавета с Татьяною, прибежали, захлопотали,приказав жарко топить баню, греть воду, тащить топленого медвежьего жиру,водки... Но все это помогло одному только Лавру. Сама Анна Яковлевна, непромучившись и получаса, скончалась, найдя в себе силы напоследок пробормотатьпочернелыми губами:

– Все сжечь, все платья мои и наряды, чтобы эта не могла их носить!

Она метнула еще один, уже угасающий, ненавидящий взгляд наЕлизавету. И умолкла навеки.

* * *

Об этом случае ходили долгие разговоры. Из Нижнего посланбыл следователь, с пристрастием допросивший всех крестьян, дворовых, графиню,соседей и даже Потапа Спиридоныча Шумилова. На подозрении были прежде всегородственники бывшего старосты, утопшего в болоте, куда его с сыновьями загналразыгравшийся Строилов, а также крепостной Федор Климов, тоже точивший зуб награфа. Правду сказать, мало кто его не точил, но история Климова была в своемроде особенная.