Дважды Рол замечал другие суда. То были корабли, предназначенные для морских просторов, высокие карраки с развевающимися на ветру шелковыми флажками. Одно прошло достаточно близко, чтобы обозначиться на горизонте в полный рост, и мальчик даже разглядел крохотных моряков на палубе. Он смотрел на них с непривычной для себя смесью страха и тоски. Однако теперь он никому из людей не доверял. Каково бы ни было его происхождение, люди явно ненавидели и боялись его. А может, они чуяли в нем чужака, как лошадь запах гари? И все же он многое отдал бы за то, чтобы стать одним из этих моряков, избавиться от одиночества, стать частью морского братства, оказаться на борту каррака, бороздящего морские просторы. Стать нужным комуто…

Каррак прошел мимо. Вот уже и мачты пропали за изгибом высоких волн. Никто не заметил крохотный кливер, единственный парус, поднятый на «Нырке». Кругом вновь стало пусто. То были часто посещаемые воды, по ним шла обильная торговля Семи Островов, и за порядком здесь следили военные морские суда, которым платил Купеческий Союз. Так что здесь хотя бы не стоило бояться пиратов. Те бороздили более теплые воды Западного Спокойного Моря и Внутренний Предел за ним. Так рассказывал дедушка в былые мирные дни.

Рол осмотрел левую ладонь в ясном утреннем свете. Белаябелая, точно изнанка раковины, разрисованная гребенчатыми уступами. Путаница тончайших прожилок, заметно темней кожи, пробегала над первым рисунком, обвивая шрам, точно следы морских червей. Он решил, что в этом рисунке есть смысл. Существо, которое с ним это сотворило, нет, не человек, в этом он был уверен, чтото говорило ему, назвало его именем, которого он теперь не мог вспомнить. Столь многое случилось сразу же за этим. Столь многое.

Он в досаде топал по палубе «Нырка», крича в пустое небо, проклиная загадки и тайны деда. В конце концов он уронил голову и стал оплакивать конец мира, который знал. Гневными жгучесолеными слезами.

Четыре дня он плыл вперед, не отклоняясь от курса. Он вновь поставил грот, когда ветер стал тише, и «Нырок» начал спотыкаться. По ночам он дремал, дрожа, на твердой скамье у руля с надежно закрепленным румпелем. Одежду он снял и развесил на мачте в попытке окончательно высушить. На его обнаженной коже накапливалась пепельносерая мелкая соль. Волосы от соли сделались жесткими, точно конская грива. Глаза покрыли красные прожилки, их жгло. И Рол не мог больше выносить вида сушеной рыбы.

Небеса оставались ясными, ветер слегка менялся время от времени, но вновь возвращался, словно получил приказ хранить постоянство. Он был холодным и бодрил, будто на море раньше положенного явилась весна. Водяные горы ни разу не поднялись выше полуфатома, и «Нырок» ровно шествовал вперед, как будто его построили для подобных морских переходов. На пятое утро мальчик увидел землю у самого носа по левому борту. Синюю череду высоких холмов, а посреди нее гору с белой вершиной. Теперь он шел прибрежными водами Гаскара, среднего из Семи Островов. Он одолел около восьмидесяти лиг. Осталось еще немного. Рол изучал озаренные солнцем холмы, как будто их склоны таили поддающиеся разгадке ответы на все его вопросы.

Ветер упал до умеренного бриза, и, когда «Нырок» приблизился к холмам Гаскара, мальчику повстречалось несколько запоздалых прибрежных рыбачьих судов, владельцы которых решили воспользоваться не по времени мягкой погодой. Они остановились, и рыбаки воззрились на необычный парус, прежде чем вернуться к выбиранию сетей. В такую позднюю пору в прибрежных угодьях оставалось достаточно мало добычи, но последний улов мог избавить людей от голода в самом конце зимы.

Рол обогнул долгий мыс, поросший высокой зеленой сосной и елью, опоясанный серым камнем. Каравелла с прямыми парусами прошла мимо, лавируя против ветра. Ее команда пела на вантах. Из бесконечных рассказов деда Рол знал, что позолоченный дикобраз на форштевне означает, что она с Корсо на югозападе. Корсане, приземистые и смуглые, похожие на тюленей, славились как прирожденные покорители глубоких вод. На них был огромный спрос по всем Двенадцати Морям. Мальчик испытал на миг бурный трепет. Все эти длинные байки деда были своего рода образованием. Возможно, дед готовил его к дням вроде нынешних.

Аскари, столица Гаскара. Она так и сияла, озаренная солнцем на краю длинной бухты. Белые дома с красными черепичными крышами, нависшая над ними сизая дымка и гавань у подножия расположенного уступами города с полусотней судов из всяких портов и повсякому построенных, скопившихся у беленного известью мола из прямоугольных каменных глыб, рассекающего искрящиеся воды залива и дающего кораблям защиту. Рол хорошо справился с лодкой в бурю, а указания деда, пусть и весьма краткие, оказались точны.

Холмы, обступавшие гавань, задерживали ветер, и вода в бухте оказалась спокойной, как стекло. Рол взялся за тяжелые кормовые весла «Нырка» и добрых два часа потел, берясь то за одно, то за другое, словно толкая вперед чрезмерно большой гребной челнок. Скорое одномачтовое суденышко с шестью матросами на борту вышло ему навстречу, парни дружно приветствовали его. Рулевой добродушно улыбался через просоленную седую бороду.

– Горячая работенка даже для такого холодного дня, малыш! Мы возьмем тебя на буксир, если ты согласен, и подведем к самому причалу ровно и гладко. Что скажешь?

Рол вытер лоб, тяжело дыша.

– Сколько?

Моряки в лодке переглянулись. Улыбка рулевого стала шире.

– Не больше, чем ты можешь себе позволить с такой, как у тебя, славной мордашкой. Дайка мне, Арадасу, моток, что в трюме, и мы введем тебя в порт наилучшим образом.

Рол оскалил зубы и сплюнул за борт.

– Для меня это слишком дорого. Я лучше попотею. Арадас рассмеялся.

– Ну, справляйся как знаешь, гордец! – И кораблик стремительно унесся прочь, матросы на нем улюлюкали и выкрикивали насмешки.

Был поздний вечер, когда Рол пришвартовал «Нырка» носом и кормой к каменным тумбам, установленным на молу. К этому времени он порядком измучился. Ныла спина, ладони покрылись волдырями. Они не выскочили только там, где необычный шрам какимто образом защищал кожу. В небе замерцали первые звезды. Дыхание Рола белым туманом стелилось перед его лицом. Он посидел некоторое время на молу у «Нырка», чувствуя, как холод лишает подвижности ноющие мышцы и леденит пропитанную потом одежду. С основания мола Аскари казался лабиринтом желтых огней. Путешественник слышал грубый смех, крики, стук тележных колес. Из отворенной двери таверны грянула песня. Воды залива у ног мальчика плескались и шипели. «Нырок» едва покачивался с легким скрипом. Был отлив.

Никогда еще Рол не чувствовал себя таким одиноким.

Незнакомец с фонарем возник из ночи. От него веяло белынью. Бородач с короткой трубкой во рту. Глаза черные, точно пузырьки смолы в свете его фонаря. Бородач извлек трубку изо рта и сплюнул на камень мола.

– Когда ты уберешься отсюда, юнец?

– Прямо сейчас. В один миг.

– За стоянку положено платить. Пять минимов в день, если ты только не в родстве с кемто из рыбаков. Как зватьто?