Миртл как бы презрительно фыркнула и сказала:

– Тут написано, книги. Написано, ты будешь отвечать на вопросы про книги и про их авторов.

– Правильно. Это моя идея.

– Ну и что ты знаешь про книги?

Это была настоящая гнусность, но по понятиям Миртл, книги хороши для мужчин типа Майкла, работавшего в магазине пишущих машинок, и совсем не годятся для продавцов подержанных автомобилей. И правда, у нас дома книжек было немного, тогда как Миртл со своим мужем принадлежали к какому-то Книжному Клубу, который ежемесячно или вроде того присылает вам книжки, хотите вы их читать или нет. Но Говард ходил порой в местную библиотеку, только я никогда не знала, какие он книжки читает, так как мне в школе никогда не прививали какого-нибудь особенного интереса к книгам. Видно было, что Миртл изо всех сил завидует появлению Говарда на ТВ, где она сама могла бы появиться во всем своем блеске, с низким вырезом на груди, с хлопающими ресницами, только, конечно, вишневых волос не было б видно, ведь ТВ оставалось пока черно-белым. В любом случае, ей бы надо самой написать на ТВ – правда? – как сделал Говард, но на шоу-викторину у нее мозгов не хватало (нет, глупо так говорить, видя, что за люди участвуют в этих шоу). Нет, она была лентяйкой, вот именно, слишком ленивой для любого дела, вполне готовой поверить, что кто-нибудь остановит ее на улице и скажет: «Боже, вот это лицо, вот это фигура. Вы прямо сейчас должны попасть на ТВ», а потом заорет: «Такси, такси!» Все для нее должно быть сделано, сама ничего делать не будет. Говард сказал:

– Вполне достаточно. Я немножечко почитал. А что прочел, запомнил. А вдобавок я не раз заглядывал в толстые библиотечные книги, в книги, полные фактов. Если повезет, – он сказал это больше мрачно, чем с радостью, – дойду до тысячи фунтов.

– Ох, Говард, – крикнула я, оставляя свои кукурузные хлопья нетронутыми, – да ведь это же потрясающе, правда?

Миртл сказала:

– Может, заплатишь какому-нибудь крупному врачу или еще кому-нибудь, чтоб тебя вылечили от шатания по ночам, это ведь не покрывается государственной медицинской страховкой.

Это было гнусное замечание. Говард выглядел несколько озадаченным, не совсем понимая. Он сказал:

– Я не совсем понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Я практически глаз не сомкнула, потому что ты всю ночь разговаривал, – сказала Миртл. – Мне пришлось принять три вот таких вот таблетки. – И она вытащила из кармана халата по-настоящему огромную бутылку с коричневыми таблетками, где их наверняка было около сотни.

Я сказала:

– Ну-ка, прекрати, Миртл. Нам ничего такого не надо, особенно первым делом с утра.

– Если тебе не нравятся мои разговоры во сне, – очень круто, как он порой умел, сказал Говард, – ты знаешь, что надо делать. Это мой дом, вот так вот, и я делаю в нем что хочу, наяву и во сне.

– Это не твой дом, – сказала Миртл, меднолобая, глупая, дерзкая. – Ты платишь за него муниципалитету арендную плату, точно так же, как мы за квартиру. Тебе с соседями повезло, вот что я скажу.

Больше она ничего не сказала, и очень хорошо. Видно было, письмо с ТВ и намерение Говарда отвечать на вопросы про книжки совсем ее разозлило. По-моему, она и так уже зашла чересчур далеко, даже ничего больше не говоря, поэтому я, не желая скандала, сказала:

– Хватит, хватит. Давайте отнесем тарелки в раковину, я в полдевятого должна быть на работе. – Я терпеть не могла возвращаться домой к немытой посуде, но не собиралась просить Миртл отработать на ней свой постой. Миртл в своем роде было очень жалко. Говард тоже, по-моему, видел, что она себя чувствует очень несчастной, тогда как мы оба были счастливы, как поросята, потому что он больше ничего не сказал, только как-то бледно улыбнулся и нагрузился тарелками.

Ну, день был полон событий, в любом случае, начало и конец были бурными. Серединный кусок, на который пришлась основная часть дня, просто занимала работа. Но когда мы с Говардом пришли домой обедать, то увидели, что Миртл исчезла, а записки с сообщением, куда пошла или когда вернется, не оставила, что было хамством. Вернувшись домой вечером, мы обнаружили, что Миртл в промежутке вернулась (у нее были ключи Говарда) и сидит, всхлипывая, у камина. Я спросила, в чем дело, Говард тоже был очень мил и любезен, но мы довольно долго не могли вытянуть из нее ни единого слова. Поэтому я приготовила чай, и Миртл согласилась выпить чашечку, проливая над ней слезы. А потом мало-помалу удалось выудить вот какую историю: она вернулась к себе на квартиру взять бутылочку освежителя после ванны – так, по крайней мере, рассказывалось в ее истории – и, придя, нашла большой клочок бумаги, исписанный ее мужем Майклом, где было сказано: «Если ты думаешь, будто попросту можешь вернуться когда пожелаешь, то ошибаешься, ведь если я никогда больше не увижу тебя, то любое твое возвращение произойдет слишком скоро». Ну, кажется, это задело ее за живое, взбесило, и она отправилась прямиком в магазин, где Майкл работал, и устроила там настоящий ад, к тому же перед покупателями, что было глупо, но понятно. Теперь, по ее словам, в любом случае между ними все кончено, только было видно, что это на самом деле не так, иначе она не была бы в таком состоянии. Мы с Говардом старались утешить ее, но ей ничего не требовалось, она просто хотела остаться одна со своими печалями, по ее выражению; впрочем, позже выпила еще чашку чаю и даже съела четверть пирога со свининой от Харриса. Мы ее как следует успокоили, а потом включили ТВ, думая, это немножко развеет ей мысли, но не повезло, все программы в тот вечер были одного типа. Шел такой сериал «Полицейская ищейка», и на той неделе одна женщина пыталась покончить с собой, так как муж ее бросил, ушел, и бедная старушка Миртл опять принялась за свое. Потом какой-то кусочек варьете-шоу, которое Говард назвал настоящим упадком, хотя на самом деле, по-моему, вполне забавно и мило; потом была та самая постановка наподобие только что виденной «Полицейской ищейки», – муж и жена ругались, как сумасшедшие, и швыряли бидон с молоком, потом муж кидался на нее с ножом, а она с воплями от него убегала, а потом упала через сломанные лестничные перила. Миртл смотрела на этот раз очень спокойно, лицо очень бледное, совсем размытое в свете экрана ТВ. А потом говорит, что хотела бы лечь и попробовать чуть-чуть поспать, и поэтому мы сказали, что лучше всего ей, наверно, как раз так и сделать, пожелали ей спокойной ночи, и я начала собирать ужин только для нас с Говардом. А потом Говард сказал:

– Правда, странная девчонка? Я бы сказал, настоящая страдальческая душа, того сорта девчонка, что не бывает счастлива никогда в жизни.

– Ох, мы обе были счастливы, – говорю я, – когда были маленькими. Она в самом деле была сорванцом. Веселилась весь день напролет. – Но, делая тосты, никак не могла отделаться от ощущения, что вроде бы очень странно, что Миртл просто вот так очень тихо пошла в постель и тихонько лежит наверху, точно там наверху вообще никого нет. Такое было ощущение, по крайней мере. А потом я увидела, тост у меня подгорел, и поэтому продолжала готовить ужин, оставив Миртл, как говорится, на ее собственном попечении. Мы с Говардом поужинали в тот вечер спагетти по-римски с тостами, а потом я пошла на кухню за шоколадными бисквитами нового сорта, которые принесла в тот день домой (с одной стороны шоколад, а с другой типа сахарной глазури). Но никак не могла отделаться от ощущения, что с бедняжечкой Миртл какие-то нелады, и поэтому поднялась наверх и обнаружила Миртл, лежавшую в постели с включенным кругом светом, хоть сама она отключилась, как свет, и очень странно храпела. У постели стояла бутылка с коричневыми таблетками, почти полная нынче утром, а теперь в ней убавилось очень много таблеток. Нетрудно было сложить два и два, и мне эта картина очень не понравилась, так же, как звук того самого очень странного храпа.