– Так продай их мне, – обрадовался я.

– Ромео! Мы не грабители с большой дороги. Мы – летчики великой державы. Бери так!

– Неудобно.

– Удобно, Ромео, удобно. Дают – еби. Ебут – давай! На твои деньги мы с женой себе много туфелек купим. Так что держи и не поминай лихом!

И он ногой отделил от горы сумок с результатами экстренного московского шопинга некий зеленый пакет с коробкой внутри. Я, офигевая, пробормотал «спасибо» и отнес пакет Маше.

Сказал, что чая не будет. Чай нам принесет стюардесса. Если ее возьмут с собой. Зато обувной вопрос закрыт. На некоторое время, конечно. Я не успел закончить свою мысль, как Маша открыла коробку. Затем поинтересовалась, не в монастыре ли я изучил основы колдовства. Я тактично и загадочно промолчал. Через двадцать минут наш самолет поднялся в небо и взял курс на Казань.

Шурик врубил музыку через громкую связь. У него оказался странный вкус. Особенно для военного полярного летчика. Я даже вздрогнул. Голос, вроде, БГ. Этот голос не перепутаешь. Слова, явно, Окуджавы. Я вспомнил как в далеком детстве эту песню пели под гитару мои еще очень молодые родители и их друзья.

Горит пламя, не чадит,

Надолго ли хватит?

Она меня не щадит,

Тратит меня, тратит.

Быть недолго молодым,

Скоро срок догонит.

Неразменным золотым

Покачусь с ладони.

Почернят меня ветра,

Дождичком окатит.

Ах, она щедра, щедра.

Надолго ли хватит?

Я посмотрел удивленно на Машу. Маша объяснила. Все очень просто. На диске БГ исполняет песни Окуджавы. Маша знала про существование такого CD, но сама его тоже никогда не слышала. БГ подобрал довольно редкие песни, которые не выходили на пластинках в советское время. Оттого сохранились незаезженными.

Я заслушался, положив руку Маше на колено. Дверь в кабину Шурика осталась открытой. Я откинул кресло и закрыл глаза. Мне показалось, что я свободен и счастлив.

– Маша, я свободен и счастлив! Но мне нужно столько тебе рассказать.

– Рассказывай!

– А я не могу. Я же свободен и счастлив.

– Тогда давай подождем, пока мы спустимся на землю.

Поздний вечер на казанском военном аэродроме. Над нами – голая луна. Вокруг чужие люди: темно, зыбко и неуютно. Последнее доброе дело Шурика: мой военный китель меняется на огромный безразмерный черный свитер. Мы обнимаемся с ним и надеемся когда-нибудь встретиться. Шурик целует Маше руку. Спасибо тебе Шурик. За самолет, за автомат и за туфельки 37 размера. Спасибо за все! Шурик вразвалку идет к самолету. Маленький щуплый солдатик везет нас на вокзал.

Ночной вокзал. Сонное царство баулов и бомжей. Старое раздолбанное расписание. Коррективы внесены черным фломастером поверх прозрачного пластика. Судя по расписанию, сегодня поездов больше не будет. Одними губами на выдохе: «твою мать…»

Ночевать на вокзале – не хочется. Ехать в гостиницу нельзя: Машин паспорт, единственный на двоих, больше не пригоден к употреблению.

Случайно, из разговора двух лиц сомнительного вида я понимаю, что поезд Оренбург – Вятка опаздывает на четыре часа. И скоро должен появиться в Казани. Я стучу в окошко кассы. Тишина. Стучу еще. Появляется заспанная кассирша, которая подтверждает наличие поезда и билетов.

– А СВ есть?

– Какое еще СВ? Молодой человек? Вы что, совсем? Грузопассажирский поезд.

– А купе?

Она устало кивает головой.

– Можно выкупить четыре места?

– Можно, если вам деньги девать некуда.

– А скоро поезд?

– Скоро. Через пятнадцать минут.

Я показываю Маше билеты. Она немного оживляется.

– Куда мы едем?

– В Вятку.

– Где это?

– Где-то. Какая разница?

– А далеко?

– Одна ночь.

Неосвещенная платформа. Откуда-то издалека по глазам бьет прожектор. Запах угля, смолы и еще чего-то, из чего получается запах железной дороги. Зябко. Вот и поезд. Не верится, что на сегодня – все…

Толстенькая сорокалетняя проводница почему-то в фартуке. Вагона-ресторана в поезде нет, но коньяк, горячий чай и печенье нам принесут. Мы выпиваем две маленькие бутылочки Арагви почти залпом. Покурить в грохочущем тамбуре. И все. И спать. И никаких разговоров, тюрем, Звездочек, хатов, монастырей и убийств. На душе – хорошо. Радостно и устало. Тихое радио ловит это настроение и запускает еле слышно Козина.

Мы так близки, что слов не нужно

Чтоб повторять друг другу вновь:

Что наша нежность и наша дружба

Сильнее страсти, больше чем любовь.

Веселья час и боль разлуки

Хочу делить с тобой всегда.

Давай пожмем друг другу руки,

И в дальний путь на долгие года.

Неужели семейное счастье, для которого я не создан, наступает так решительно?

* * *

Утро было приятно-суетливым. Не успел я сбивчиво рассказать Маше о своих приключениях во время завтрака печеньем и чаем, как поезд пришел в Вятку. Прямо на вокзале мы попытались договориться с бабушкой в платочке о сдаче нам комнаты. Она подозрительно взглянула на нас:

– А вещи-то где ваши, голубки?

Маша сначала взглянула на свой маленький рюкзачок. Потом на меня. Я решил, что пора выкручиваться. Милиции вокруг – полно.

– О, бабуль! Тут такая история! Вещи наши в аэропорту. Сдали их в багаж. Ну и… Пошли выпить по маленькой. На посошок. А самолет и улетел. Прямо с вещами. Хорошо, документы при нас. И деньги. Пришлось железной дорогой ехать. Так что мы сейчас прямо в аэропорт. Спасать улетевшие вещи.

– Н-да. Нельзя. Нельзя на посошок не выпить. Это – как без хорошей молитвы. Пути не будет… А документы покажете?

– А как же! Маша, покажи бабушке документы!

– Ну ладно. А то сами понимаете. Ключи кому-угодно давать… В наше-то время.

– Конечно, бабуля! Как не понять. Жуткое время, бабуля. Жуткое!

– Ох, не приведи Бог! Все времена плохи, а это из всех времен вообще…

– Что, бабуль, скоро царство Антихриста?

– Про Антихриста – не скажу. Не знаю. А вот пенсия – не скоро. Еще три недели.

Бабушка задумчиво пожевала губами, очевидно, проверяя расчеты, и мы втроем сели в такси, что окончательно успокоило ее в отношении нашей благонадежности.

Что можно было украсть из бабушкиной квартиры, я так и не понял. Там не было даже телевизора. Старая колченогая мебель. Пластиковая люстра образца 1960 года. Мы приняли душ в заржавевшей ванне и поехали в аэропорт за вещами. То есть в универмаг. Бабушка, перекрестив нас в дверях, благословила на обретение утраченного имущества.