– О, – сказал я. – Будем любить друг друга под классику.

– Моцарт?

– Эммануэль. Старый солдатский фильм.

– Хорошо, дорогой! Ставь Эммануэль и учти. Я смотрела этот фильм. Я знаю, что в любви должен быть третий. Но пусть им будет не Калашников. Убери его подальше.

Я вставил кассету и подошел к Маше. Посмотрел сверху. Красивая женщина. Загорелое тело. Пепельные волосы. Подрагивающие соски. Лежит на гимнастерке. На полу. С ума сойти. Я аккуратно отодвинул автомат и лег рядом.

Melodie d’amour chantait le coeur d’Emmanuelle

Qui bat coeur a corps perdu

Melodie d’amour chantait le corps d’Emmanuelle

Qui vit corps a coeur blessu[68]

Я провел рукой по трусикам. Потом еще раз. Какое-то сочетание вдохновения и страха. Я был готов зарыдать как слабонервная девушка на первом причастии.

Tu est si belle,

Emmanuelle;

Cherches le coeur,

trouve les pleurs;

Cherche toujours,

cherche plus loin;

Viendra l’amour

sur ton chemin.[69]

Еще через несколько минут я перестал сдерживаться. Я целовал ее между грудей, ее соски и шею. Потом я услышал: «Ну давай же, солдат!». Я, немного запутавшись, снял штаны и положил Машу на бок. Чтоб не придавить ее своим телом к жестокому полу.

– Господи, – сказал я. – Господи!

– Давай, – сказала Маша. – Давай!

Обычно во время секса мою голову не покидают какие-то мысли. Иногда отвлеченные. Иногда очень конкретные. Иногда для усиления возбуждения я осознанно стараюсь что-нибудь представить. Вообразить. Но в этот раз мыслей не было. Меня переполнили естественные, природные ощущения. В какой-то библейской ветхозаветной чистоте и силе.

И призвали Ревекку, и сказали ей: пойдешь ли с этим человеком? Она сказала: пойду. И благословили Ревекку, и сказали ей: сестра наша! да родятся от тебя тысячи тысяч, и да владеет потомство твое жилищами врагов твоих.

Маша почти не стонала. Только дышала чуть резче обычного. И если души существуют, то ее в это время была высоко. И недалеко от моей.

О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные.

О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень;

Кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы.

– Я хочу так, – сказала она и перевернулась на живот. Маша кончила уже несколько раз судя по вздрагиваниям и изменениям дыхания. А я еще держался. Мне казалось, что вот так и выглядит дзенское не-сознание. Вроде бы сознание есть. И этот раз я запомню на всю жизнь. И я понимаю, что я его запомню.

А с другой стороны, никакого сознания нет. Я нахожусь Бог знает где. Где-то очень высоко. Мне показалось, что от скопившегося возбуждения тело начало дрожать. Вибрировать. Само по себе на пике высоты. Я испугался, что развалюсь на куски. Еще через мгновение я сказал: «А!» – и взорвался.

– Интересно, – сказала Маша через пару минут. – Интересно, все монахи такие?

– Подожди. – Я понемногу восстанавливал дыхание. – Почему монахи? Я же солдат!

– Солдат. Монах. У вас у мужчин свои игры. И никто не хочет играть в почтенного отца семейства. Или просто мне не везет. Кстати, ты кончил в меня.

– Да. Но… Вот и родишь, наконец.

– Рожу. Я давно хочу ребенка. Точнее троих. Интересно, какое отчество будет у первого?

– В смысле… – Я понял и поморщился. – А, ну есть генетическая экспертиза. Проверим. Увидишь, отчество будет мое. – Иосифович. Впрочем, я согласен и на ребенка от Германа.

– Откуда ты знаешь? Может Иосифовна? Интересно получается. Я – Мария. Ты – Иосиф. Тем более Яковлевич. Если я рожу от тебя сына, то знаешь, как его надо назвать?

– Знаю. Но ты не Мария Якимовна. И потом здесь этим именем детей не называют. А вот Израиле, кстати, называют.

– Но не ехать же из-за этого в Израиль?

– Нет. При этом куда-нибудь ехать надо.

– А почему не в Израиль? У тебя же есть еврейская кровь?

– Есть немного. Одевайся, Маша. В Израиле все отлично. Только маленькая страна. И полно общих с хатами знакомых. Нас там вычислят и убьют.

– Хватит говорить глупости. Накаркаешь! Зато в Израиле тебя могут защитить спецслужбы.

– Маша! Я под подозрением в убийстве человека! А после сегодняшней истории… Какие спецслужбы? Меня выдадут как опасного преступника.

Маша одевалась, а я любовался ей. Есть своя прелесть в любовании одевающейся женщиной. Взгляд мужчины уже не похотливый. Платонический. Чувство выполненного долга. Беззаботность. И женщина уже не думает, куда повесить юбку и сексуально ли она себя ведет. Естественные, отработанные годами тренировки движения одевания. Настоящая физическая женская красота открывается именно так. И открываясь, закрывается. До следующего раза.

– Дорогой! Мне нужно купить обувь!

– А тапочки с помпончиками тебе разонравились? Ладно, попросим у майора кирзовые сапоги. Женские. 37 размер. Пойдут к твоей бежевой блузке. Джинсы, блузка, сапоги. Высокий стиль!

– Я умираю от смеха.

– Ты не любишь слушать, как грохочут сапоги? Хорошо. Тогда я что-нибудь придумаю. Хочешь пока чаю?

– Ты сегодня особенно мил.

– Долгая разлука. Не обращай внимания!

Я вышел из комнаты и нашел двух майоров. Лицо майора Козлова было красным и счастливым. Он улыбался и икал. Шурик казался трезвее. Посмотрев наверх, он проговорил грудным женским голосом:

– Заканчивается посадка на рейс Москва – Казань компании «Стратегические авиалинии». Вылетающих просьба пройти на посадку к выходу номер ноль-ноль-семь.

– Вот деньги. Давай обратно камушек.

– Спасибо! Приятно, когда человек держит слово. Держи свой булыжник.

– Последняя просьба перед взлетом. Нужны туфли. 37 размер.

– Ромео! Ты слышал, что российские ученые вывели гибрид акулы и золотой рыбки?

– И что?

– Исполняет три последних желания.

– Ха-ха. И что?

– Как ты думаешь, откуда в военном аэропорту возьмутся женские туфли? Да еще нужного размера?

– Не знаю.

– А я знаю. Я купил их своей жене.