– В «Матадоре»! Родерик, но как же это скверно с их стороны! Ведь это просто непозволительно для дебютантки. Нет, право же, это совершенно неблагопристойно.

Аллейн испытал и удивление, и облегчение, обнаружив, что нарушение дебютанткой правил этикета на какой-то момент возобладало над другими бедами леди Каррадос.

– Когда я там на них наткнулся, они, видимо, только-только туда приехали. Заведение было заполнено лишь наполовину, Эвелин. Для шикарной публики слишком раннее время. Сомневаюсь, что кто-то еще их заметил. Я привез их сюда.

– Очень рада, что вы это сделали, – промолвила Эвелин не вполне уверенно.

– Это единственное, что вас беспокоило?

– Нет. Еще Герберт. С момента трагедии он ведет себя так странно, Родерик. Просидел весь день дома, ни на минуту не спуская с меня глаз. Я боялась, что он откажется от встречи с однополчанами, но, слава Богу, не отказался. После обеда там будет ежегодный полковой бал, и ему предстоит вручать какие-то призы или что-то подобное, поэтому он задержится там допоздна. Мне тоже полагалось пойти, но я даже думать не могла об этом. О том, чтобы провести рядом с ним еще хоть час. Он все время делает какие-то странные намеки, как будто… Родерик, как будто подозревает меня в чем-то.

– Расскажите мне, что он говорит.

Она откинулась на спинку кресла и немного расслабилась. Аллейн осознал, что уже не в первый раз ему предстоит сыграть роль исповедника. «Странная роль для сотрудника уголовной полиции, – подумал он. – И вместе с тем – чертовски полезная». Усевшись поудобнее, он приготовился слушать.

– Это началось сегодня, вскоре после вашего ухода. Когда мы пили чай в моем будуаре. Я попросила мою секретаршу, мисс Харрис, присоединиться к нам, решив, что при ней, возможно, будет немного легче. Это естественно, но, к несчастью, бедная мисс Харрис заговорила с Бриджет о Банчи. Она сказала, что читала книгу о знаменитых судебных процессах, и тут каким-то образом всплыло слово «шантаж». Я… боюсь, я вздрогнула, и это было заметно. Одного только этого слова было довольно, как вы понимаете. Я подняла глаза и увидела, что Герберт смотрит на меня с выражением… как бы его описать?.. какой-то пугающей тайной осведомленности. После чая он не ушел вместе с остальными, а стал ходить по комнате, наблюдая за мной. Неожиданно он сказал: «Ты ведь была очень дружна с Робертом Госпеллом, не так ли?» Я ответила: «Конечно». Тогда он попросил показать мою банковскую книжку. Это прозвучало совершенно абсурдно сразу вслед за первым вопросом. Почти смехотворно – как если бы он подозревал, что я материально поддерживала бедного Банчи. Но мне было совсем не смешно. Меня это испугало. Обычно его никогда не заботят мои деньги. У него нет обыкновения проверять меня. Он скорее взял себе за правило этого не делать, потому что, помимо того содержания, что он мне положил, у меня есть собственные деньги и те, которые оставил мне Пэдди. Я понимала, что, увидев мою чековую книжку, он заметит, что я сняла большую сумму – пятьсот фунтов, чтобы уплатить…

– Те пятьсот фунтов, что отправились в ту большую сумку, с которой вы были вчера. Каким образом вы их добыли, Эвелин?

– Я сняла их сама, обналичив чек на пять сотен. Невозможно предположить, что Герберт знал или мог заподозрить правду, если все-таки знал. Все это крайне неприятно. Я сказала, что не могу найти книжку, видимо, отослала ее обратно в банк. Он почти не слушал. Вдруг он спросил, случалось ли так, что Банчи заходил в мое отсутствие? Вопрос показался мне совершенно бессмысленным. Я ответила, что не знаю. Он сел и стал пристально и злобно смотреть на меня. Мне показалось, что я вот-вот закричу, но потом Герберт спросил: «Он знал что-нибудь о старой мебели?»

Аллейн бросил на нее быстрый, оживленный взгляд.

– О старой мебели?

– Я знаю! Это звучит абсурдно. Я переспросила, так же, как и вы, а Герберт сказал: «Об антикварной мебели. Вроде секретера в моем кабинете». Потом, подавшись вперед всем телом, спросил: «Как ты думаешь, он знал что-нибудь об этом?» Я сказала: «Герберт, о чем ты говоришь?» – и он ответил: «Мне кажется, я качусь в тартарары. Я чувствую, что всю жизнь меня предавали!» Это звучит так глупо, но я напугалась до полусмерти. Почти потеряв голову, я спросила его, как он может такое говорить. Я сказала, что Бриджет всегда была ему предана, и тут он расхохотался. «Твоя дочь предана! Как далеко, по-твоему, заходит ее преданность? Не желаешь подвергнуть ее испытанию?»

Леди Каррадос сжала ладони.

– Он всегда не любил Бриджи. Всегда ревновал. Помню, как однажды, наверное, года два назад, у них произошла какая-то ссора, и Герберт причинил ей физическую боль. Повредил руку. Я бы никогда не узнала, если бы не вошла к ней в комнату и не увидела синяки. Мне кажется, он видит в ней Пэдди. Родерик, как вы думаете, может, Герберт знает ту историю о нас с Пэдди? Возможно ли, что шантажист написал ему?

– Это вполне вероятно, – проговорил Аллейн, – но, думаю, не вполне соответствует действительности. Вы сказали, эта странная метаморфоза произошла с Каррадосом после того, как мисс Харрис и Бриджет заговорили о шантаже, а вы вздрогнули?

– Да.

– Как по-вашему, ваш явный испуг мог навести его на мысль, что вы сами – жертва шантажа?

– Не знаю. Это, конечно, навело его на мысль о чем-то очень зловещем. Он явно находится в самом странном умонастроении, и это ужасает меня.

– Когда вы за него вышли, Эвелин?

– Когда? Через два года после гибели Пэдди. Он хотел, чтобы я вышла раньше. Герберт – старинный друг нашей семьи. Он всегда был привязан ко мне.

– Раньше он никогда не вел себя так странно?

– Так – нет. Конечно, с ним порой бывало нелегко. Он очень чувствителен. Герберт на восемнадцать лет старше меня и терпеть не может, когда ему об этом напоминают. Приходится проявлять деликатность. Полагаю, он тщеславен. Я знаю, Бриджи так считает.

Мягкий, ровный голос на мгновение стих, но потом уверенно продолжил:

– Наверное, вы задаетесь вопросом, зачем я за него вышла, не так ли?

– Пожалуй. Вероятно, вы почувствовали, что нуждаетесь в защите. Вы ведь уже пережили свое великое приключение.

– Именно так. Но теперь я вижу, что это было ошибкой. Это было нечестно. Хотя Герберт прекрасно знал, что я не питаю к нему страсти, и вел себя в этом отношении очень скромно и великодушно, но все же не смог до конца смириться с этим и все больше вживался в образ мученика. Порой это бывает по-детски трогательно. Он старается привлечь мое внимание к своим мелким недомоганиям. Напускает на себя страдальческий вид. Это страшно раздражает Бриджи, что очень неприятно. И все же, хотя Герберт кажется простым, он отнюдь не прост. В нем странно уживаются подавленные желания и причудливые идеи. Полагаю, он до сих пор ревнует меня к памяти Пэдди.

– Вы часто виделись с ним до смерти Пэдди?

– Да. Боюсь, бедный Герберт, в каком-то смысле видел себя в роли преданного, благородного друга, который продолжает рыцарственно обожать меня и после того, как я… вышла замуж. Видите ли, я ловлю себя на том, что по-прежнему думаю о себе как о жене Пэдди. Мы довольно часто приглашали Герберта пообедать с нами. На Пэдди он наводил смертельную скуку, но… мне кажется, Пэдди наслаждался некоторыми причудами характера Герберта. Почти вдохновлялся ими. Это было, конечно, очень дурно с его стороны, но ему, веселому и обаятельному, прощалось все. Все.