Ну и пусть коряво, пусть удар получился слабеньким, зато и Бэнкс не менее коряв в этот момент. Не успевает свести ноги, и мяч аккуратно так прокатывается в «калитку», медленно пересекая линию ворот.

– Го-о-о-ол!

Ору так, что перехожу на сип, и бегу к Стрельцову, раскинув руки… Но добежать не успеваю, страшной силы удар валит меня на газон. Слышу подозрительный хруст, но сознание удивительным образом не теряю. Спустя мгновение – жуткая боль в носу, в глотку стекает что-то солоноватое, и что-то влажное течёт по моему лицу. Провожу рукой по щеке, вижу на пальцах кровь, и мне становится дурно.

Дальше вижу, как вырвавшийся из объятий партнёров Эдик со всей дури лупит капитану англичан по физиономии, и Мур оседает на газон в паре метров от меня. К счастью, обошлось без массового побоища, у остальных хватило ума удержать парочку отчаянных с той и другой стороны, да ещё несколько стюардов в полицейской форме помогают навести порядок, и с десяток бобби ловят выбежавших на поле болельщиков. Всё успокаивается только минут через пять. К этому времени над нами с Муром уже колдуют врачи.

– Подонок, – негромко шипит сквозь зубы Белаковский. – Какой подонок!

– Кто?

– Да этот… Мур. Взял и локтем тебе в нос заехал. Погоди, сейчас вправим, приготовься…

Ой, мама!!! Вот теперь я точно на пару секунд потерял сознание.

– Зато нос на месте, – успокаивает меня эскулап, суёт в ноздри по ватному тампону и даёт мне пакет со льдом.

Полиэтиленовый, в Союзе такие ещё в дефиците, хотя недавно уже запустили в промышленное производство плёнки. Прикладываю пакет к носу, вроде чуть легче.

Поглядываю на Мура. Тот сидит на газоне, бледноват, не иначе в нокдауне побывал. Врач суёт ему под нос пузырёк с нашатырём.

Тем временем Динст начинает вершить правосудие. Удаляет с поля нашего Стрельцова и капитана английской сборной. Эдик бредёт к тоннелю, понурив голову, наверное, не может простить себе секундной вспышки гнева. Но в глубине души я ему благодарен, пусть знают, что мы – один за всех и все за одного.

– Играть сможешь? – участливо спрашивает Олег Маркович.

Бросаю взгляд на табло. Остаётся семь минут, не знаю уж, будет что-то судья добавлять или свистнет строго по истечении времени на секундомере. Но уж как-нибудь дотерплю, о чём и сообщаю нашему врачу.

Отдаю ему пакет с подтаявшим льдом и возвращаюсь на поле. Англичане бросаются на отчаянный штурм, я вынужден отрабатывать на своей половине, бегаю с открытым ртом, потому что в носу проклятая вата, которую неимоверно хочется высморкать вместе с загустевшей кровью. Ну и видок у меня, наверное, сейчас, а потом ещё глаза заплывут, и такое чувство, будто уже начинают набухать под глазами мешки. Да и хрен бы с ним, с видком, не фотомодель. Хотя для будущих концертов, на которые я надеялся, внешность ещё пригодилась бы. Дожить бы ещё до этих концертов! Вообще всякая херня в голову лезет.

Яшин тем временем тащит мяч из-под перекладины, и в этот момент раздаётся трель финального свистка Готтфрида Динста.

– Да-а-а-а! – ору я, упав на колени и сжав кулаки.

Закрываю глаза, лоб упирается в газон, губы шепчут: «Спасибо тебе, Господи! Хоть бы это был не сон, хоть бы всё это было на самом деле».

Представил, как оживаю в своей палате, и оказывается, что всё, что было со мной за эти пять лет, – не более чем галлюцинации бессознательного разума.

Чувствую крепкий шлепок по спине и слышу восторженный голос Шестернёва:

– Малец, мы чемпионы мира! Ты хоть это понимаешь?!

Нет, вроде всё взаправду, не брежу. Поднимаю голову, открываю глаза… Англичане – кто стоит, кто сидит, у всех донельзя понурый вид, их тренер Альф Рамсей о чём-то переговаривается со своим помощником, разводит руки в стороны. А наши скачут, как дети, включая Морозова и удалённого Стрельцова, разве что Лев Иваныч сохраняет хладнокровие, разматывая с колена осточертевшую повязку.

Шестернёв стискивает меня в объятиях, затем бежит обниматься с другими. Перевожу взгляд на королевскую ложу. Елизавета II сдержанно аплодирует, ничем не демонстрируя свои эмоции, если я правильно определил с такого расстояния. Шелепин тоже хлопает, но с куда большим энтузиазмом, и на его лице однозначно улыбка от уха до уха.

Наконец-то я могу вынуть тампоны из ноздрей, чтобы попозировать набежавшим фотографам. Хотя глаза уже изрядно заплыли, но теперь уж ничего не поделаешь. Пусть это останется фишкой финального поединка чемпионата мира 1966 года.

А потом было награждение, рукопожатие королевы и Шелепина и вздымающийся над головой кубок Жюля Риме. Всё это словно в тумане, я так до конца и не смог осознать, что сегодня произошло на стадионе «Уэмбли».

В раздевалке Гранаткин и Ряшенцев сияют как начищенные самовары. А чуть позже всё-таки появляется и Шелепин.

– Ну-ка, дайте я вас обниму, каждого, герои вы наши, – говорит он, начиная с меня, потного и измазанного кровью. – При королеве неудобно как-то было, зато сейчас тут все свои.

Затем короткая речь о превосходстве советского спорта, о том, что наши заслуги будут на родине оценены по достоинству, и пожелание не расслабляться, а продолжать в каждом международном турнире доказывать силу советского футбола.

Не успел Александр Николаевич откланяться, как вносят ящик «Советского шампанского», и пенные струи льются на пол, на ноги, на трусы и майки… Я сижу в уголке, не в силах так же бурно радоваться, как мои товарищи по сборной. Кто-то суёт мне открытую бутылку в руки, и я прикладываюсь прямо к горлышку. Только сейчас понимаю, как хочется пить. Выхлёбываю всю бутылку, потом ещё вливаю в себя охлаждённую бутылку кваса «MaximЫch».

Минут через пятнадцать веселье как-то само собой сошло на нет, и ребята потянулись в душ, смывать грязь и липкое шампанское. Я не спешу, мне так хорошо сидеть, закрыв глаза, осознавая всё величие сегодняшней победы. Из прострации меня выводит лёгкий толчок в плечо.

– Егор, все уже вымылись, иди тоже, – говорит Яшин.

Медленно поднимаюсь, беру полотенце и, едва переставляя ноги, бреду в душевую. Действительно никого, я последний, кто здесь ещё не побывал. Встаю под прохладные струи, которые меня бодрят и приводят в чувство. Стою с минуту с закрытыми глазами и вдруг сквозь опущенные веки вижу, как мигает свет. Открываю глаза – действительно мигает. Взглядом нашариваю находящийся в углу выключатель. Вот же глупая система, тут ведь какая влажность, выключатель нужно было делать снаружи.

Тут же улавливаю запах горелой проводки и вижу, что из-под потолка начинает дымить провод, тянущийся к одной из забранных в мутное стекло ламп. Только этого не хватало. Ну её на фиг, такую помывку, пойду я, пожалуй. Не успеваю сделать и пары шагов, как сверху раздаётся какой-то подозрительный звук. Поднимаю глаза, и в этот момент рядом со мной на мокрый пол падает искрящийся провод. Успеваю подумать, как же он был хреново закреплён, а спустя мгновение моё тело изгибается дугой, я падаю затылком на пол и проваливаюсь в чернильную тьму.