– Конечно, – согласилась она с внезапной серьезностью, – когда такие разговоры причиняют вред, это совсем другое дело. И, наверное, так бывает нередко. Многие очень плохо знают, о чем говорят, и лучше бы им не злословить. Я говорю только о безвредной чепухе, но, наверное, слишком легкомысленно трактую сей предмет. – Она приняла стакан лимонада из рук проходящего лакея, как и остальные.

– Нет, нет, это я должна извиниться, – ответила Кэтлин, немного покраснев. – Я вовсе не хотела оспаривать ваше мнение. Просто я знакома с людьми, которые страдали от бездумного обсуждения вещей, носивших сугубо личный характер, не зная всей правды, а ведь на такие темы сплетничают особенно охотно.

Зал полнился шорохами ожидания, затем постепенно все стихло. Сейчас должен был начаться концерт. Все инстинктивно повернулись к роялю, около которого появилась высокая полная дама в платье, расшитом переливающимся жемчугом. Она пыталась овладеть всеобщим вниманием.

– Леди и джентльмены, – начала она.

Раздался слабый, вежливый всплеск аплодисментов. Вечернее развлечение началось. Шарлотта улыбнулась Кэтлин и как бы случайно, однако с твердой целью, села рядом, поймав взгляд Клио, прежде чем та продолжила свой разговор с Девлином О’Нилом.

Пианист начал играть тихо, не форсируя звука, лишь однажды взглянув на слушателей. Он казался всецело поглощенным музыкой, которую извлекал из инструмента лишь для собственного наслаждения. Возможно, «наслаждение» было неточным словом. Наблюдая за ним, Шарлотта почувствовала, что музыка для него – необходимая духовная пища в гораздо большей степени, чем для присутствующих. Шарлотта не очень хорошо разбиралась в музыке, но ей не требовалось быть знатоком-критиком, чтобы почувствовать, как прекрасно исполнение и что оно гораздо выше способности светской аудитории оценить его.

Пьеса закончилась, послышались вежливые аплодисменты. Пианист встал, едва заметно поклонился и вышел в смежную комнату.

Тишину снова сменила болтовня; хорошенькие горничные в белых чепчиках и передничках, отделанных кружевами, стали разносить на подносах сладости, а ливрейные лакеи – бокалы с охлажденным шампанским. Шарлотте совершенно не хотелось ни того, ни другого, но она машинально взяла предложенное, поскольку это было проще, чем все время отказываться. Ее все еще переполняло грандиозное ощущение прекрасной музыки, и она не могла говорить, тем более как-то комментировать услышанное, боясь не воздать ему должного.

– Очень хорошо, правда? – спросил Девлин О’Нил, приблизившись почти вплотную.

Шарлотта не слышала, как он подошел. Он опять улыбался, и она решила, что это самое привычное для него выражение лица – из большого добродушия и желания нравиться, а не потому, что он получил сейчас особенное удовольствие.

– Блестяще, – ответила Шарлотта, надеясь, что говорит не слишком восторженно.

Но прежде чем он успел ответить, к ним подошел человек с очень широкой, мощной грудью, необычайно сильный на вид. Лицо у него было примечательное: большой острый нос и маленькие, очень яркие, умные глаза. С ним под руку, опираясь на нее – из-за необходимости физической поддержки, но также явно из чувства собственничества, – шла женщина старше мужчины лет на двадцать. Сходство лица, особенно глаз и лба, сразу позволяло понять, что она приходится мужчине матерью.

– Бабушка, – приветствовал подошедших О’Нил и улыбнулся еще шире. – Как вам понравилась музыка? Могу я вам представить… – и замялся, поняв, что ему неизвестно полное имя Шарлотты. Он преодолел неловкость момента, взглянув на Клио и представив ее в первую очередь. Все прошло так естественно, что если Ада Харримор и заметила нечто странное, то совершенно не подала виду.

– Здравствуйте, мисс Фарбер, – она благосклонно кивнула головой, сохраняя при этом равнодушное выражение лица. – Здравствуйте, мисс Питт, – обратилась она к Шарлотте, так как Клио второпях назвала ее настоящую фамилию. Шарлотта не стала ее поправлять, в другом случае она бы немедленно это сделала. Сейчас, однако, надо было избежать любой возможности ассоциировать ее с Томасом.

– Здравствуйте, миссис Харримор, – ответила Шарлотта, с любопытством глядя на старую даму.

У той также была необычная внешность, свидетельствующая о сильном характере и в то же время – о знании того, что такое страх, и о тайном стремлении скрыть его и тщетности этого стремления. Она обладала железной волей; в то же время в глазах ее сквозило беспокойство. Она постоянно поглядывала на сына словно для того, чтобы заручиться его поддержкой. Все это было очень странно.

– Я получила такое наслаждение от музыки, – вернулась к действительности Шарлотта. – Не правда ли, пианист великолепно играл?

– Да, он очень одарен, – снизошла до согласия Ада, и между бровями у нее залегла едва заметная складка. – Многие из них подвизаются на этом поприще.

Шарлотта растерялась.

– Извините, многие из кого, миссис Харримор?

– Евреев, конечно, – ответила Ада, еще больше хмурясь и пристально разглядывая Шарлотту, ее выразительное лицо с превосходной смуглой кожей и волосы, блестящие, словно отполированное каштановое дерево. – Хотя я и не думаю, что это какая-то их отличительная черта, – добавила она весьма непоследовательно.

Однако Шарлотта усмотрела в ее словах недостаточное знание истории.

– Да, может быть. Но разве в прошлом мы не лишали их возможности заниматься чем-либо кроме медицины и искусства?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, говоря «лишали»? – резко ответила Ада. – Вы что, позволили бы евреям заниматься чем угодно? Достаточно и того, что они присутствуют во всей финансовой деятельности страны и, смею полагать, Империи, чтобы допускать их в другие сферы. Хорошо известно, что они делают в Европе.

Девлин О’Нил слегка улыбнулся, сначала Аде, потом тестю. Он стоял очень близко к жене.

– Они ведут себя так же, как ирландцы, правда? – спросил он жизнерадостно. – Мы впустили их, чтобы те построили железные дороги, а они взяли и распространились по всей Англии. Теперь приходится встречаться кое с кем из них даже в обществе. И в политику они проникли, держу пари.

– Но это не одно и то же, – ответил Проспер Харримор без малейшей искры ответного юмора. – Ирландцы такие же, как мы, мой дорогой мальчик, ты сам прекрасно об этом знаешь.

– О, разумеется, – согласился О’Нил, обнимая жену. – Потому что некоторые из них – это мы сами. Разве не был герцог Веллингтон ирландцем?

– Он был ирландцем английского происхождения, – поправил его Проспер, и на этот раз на его тонких губах появилась тень усмешки. – Как ты, например. Но это совсем другое дело, Девлин.

– Да уж, он, конечно, не был евреем. Он был очень хорошего, самого благородного происхождения. Один из величайших наших лидеров. Не будь его, все сейчас говорили бы по-французски, – заметила Ада и вздрогнула, – и ели бы разные пакости вроде червей и улиток и бог знает чего еще, и у нас царили бы парижские нравы. А то, что сейчас там происходит, – об этом в приличном обществе и сказать нельзя.