– Tu es mo…[68]

Гийом так и не успел договорить фразу. Его рука судорожно метнулась к горлу, но все попытки зажать рану были обречены. Из рассеченной артерии кровь била фонтаном, стекая по пальцем, как прорвавшийся сквозь твердь родник.

Иван Иванович тем временем ловко вскочил и отойдя от поверженного противника, скорая смерть которого уже не вызывала у него сомнения, напряженно наблюдал, потирая скулу. Даже с такой страшной раной, ведомый яростью человек может отыскать в себе силы и вложиться в последний бросок[69]. Полушкин ощущал в себе такие силы, а нынешний противник был явно на голову выше в мастерстве, и в желании победить уж точно не уступал. Однако француз сделал шаг назад, присел и умоляюще посмотрел на своего врага.

– Иван Иванович! Не подходи! – крикнул Василь Фомич. – У него кинжал за голенищем.

Гийом сумел лишь выдавить из себя улыбку, понимая, что хитрость не удалась, и испустил дух.

– Дьявол, а не человек, – произнес Полушкин, предвещая мой вопрос, отчего не воспользовались огнестрельным оружием. – Если б он не знал, что у нас бранды разряжены, мы бы и минуты не продержались. Тут и Генрих Вальдемарович сплоховал бы. Впервые такое уменье вижу. Ни мгновенья не стоял на одном месте, как маятник: туда-сюда. Все время мной или деревьями прикрывался, да к шпаге подельника своего лез.

– А где граф? – спросил я.

– Старик? Не жилец, – сказал Иван Иванович, мотнув головой из стороны в сторону. – Две пули в него всадил.

– Отходит уже, – уточнил Тимофей, переворачивая графа на спину. – Ан нет. Смотрите, панцирь на нем. Живехонек. Делать-то что?

– Что с татями делают, – зло ответил я, – на сук.

В этот момент, словно понял приговор, граф застонал.

– А ты, Василь Фомич, – обращаясь к унтеру, спросил я, – чего там возле дерева как привязанный стоишь? Али запамятовал, что после боя сделать надо? Проверить всех, собирать трофеи и ходу.

– Невмочь, Алексей Николаевич, меня шпагой к дереву прикололи.

На мгновенье мы позабыли обо всем, столпившись у дерева, к которому был прибит как гвоздем Василий Фомич. Шпага вошла ему в бок, где печень, и вышла со спины, пробив буковый ствол так, что с обратной стороны торчал кончик клинка сантиметров пять длиной.

– Василь Фомич! Ты там это, не смей умирать! – крикнул я, бросаясь к карете, где лежала аптечка. – У меня такие лекарства, такие лекарства… с того света вытянут.

Не вытянули. Василий Фомич продержался еще пару минут, несколько раз проговорил про грехи, про внучку, попросил присмотреть за приемными детками, что остались дома, испросил прощения и умер.

– Страшно грешен был Василь Фомич, но смерть в бою все грехи списала, – сказал я, закрывая глаза усопшему.

– Внучка и две дочки приемные сиротками остались, – тихо произнес Полушкин, – к себе заберу.

– Иван Иванович, на сегодня хватит смертей. Тело Василия Фомича в карету, графа туда же. Следите за кучером, чтоб не сбежал, а то он и так весь трясется. Мы возвращаемся.

* * *

Скатив с дороги поваленное дерево, кучер-бельгиец развлекал себя морковкой: хрумкал сам, затем давал укусить кобылам, после съедал еще, и так далее, не забывая подсчитывать, сколько его и лошадиных укусов приходится в среднем на одну морковку. Делал он это не от скуки, сейчас было не до нее, а чтобы хоть как-то успокоить нервы и отвлечься. Процесс жевания и одновременного подсчета всегда помогали снять стресс. Пару минут назад он поинтересовался у меня, как скоро можно отправляться в путь, и обретший прозорливость, не иначе как от долгой жизни среди лошадей, вдруг обнаружил, что от полученного ответа ему стало не по себе. К бревну сложили трупы бандитов, и если хорошенько присмотреться, как раз оставалось место еще для одного тела. Так что перспективу занять его кучер воспринял весьма близко к сердцу, аж до трясучки.

В замок мы буквально влетели, и как только раненого графа уложили в постель, мажордома и всю когорту слуг тут же заперли под замок. Полушкин с товарищами отправился спешно приводить себя в порядок после бдения в лесу, а я к виновнику недавних событий.

– Что же вы, граф, натворили? Решили раз и навсегда избавиться от долгов старым проверенным способом? А знаете, что говорит по этому поводу мой друг: не бери чужого, а если намереваешься взять, то будь готов расстаться со своим, – проговорил я, смотря на лежащего в кровати хозяина замка. – Так где же золото?

– У меня ничего нет, – едва выдавил слова граф. – Ради всего святого, грудь огнем горит, дайте попить.

Я с любопытством разглядывал глубокие морщины под бегающими глазами, жесткие складки вокруг губ и быстро раздувающиеся пазухи носа. Ни дать ни взять, лицо мыслителя, который только что узнал о шаровидности земли. Впрочем, именно так и должен был выглядеть подлец, отдавший себя на милость победителя.

– Это сладкий чай, – сказал я, поднося к губам графа чашку, – Больше пейте. От пули пластина бриганты распорола кожу и впилась в ребро, вы потеряли много крови, и если бы не Полина, я бы пальцем не пошевелил для спасения такой шкуры, как ваша. Так что произносите ее имя в молитвах каждый день. Где золото?

– Сказал же я вам, ничего нет! Этот чертов корсиканец со своими войнами… да одноногий канатоходец имеет в своей мошне за выступление в рыбацкой деревушке больше, чем я за последний год.

– Забавно, но так говорит каждый, кто не хочет платить по долгам. Правда, граф? – усмехнулся я.

Граф подавился чаем и закашлялся.

– Просто диву даешься, – продолжал я, – как много людей, обладая такой шикарной недвижимостью, винокурнями, плодородными землями, садами, не имеют за душой даже ломаного гроша. Держу пари, если вас раздеть догола, я найду кошелек, о котором вы позабыли, упрятав его в укромном местечке, просто так, для безопасности. Я понимаю вас, надо быть осторожным в наши дни, когда вокруг замка бродят столько злых разбойников, которые и сюда словно домой заходят и едят за одним столом. Это же вынужденная мера? Я не виню вас за то, что припрятали от меня свои богатства. Только дело в том, что обысками у нас тут занимается один мой хороший друг, а он очень терпеливый в своем деле. Наверно, это из-за того, что он не приемлет несправедливость. Вот только методы у него несколько особенные. Может, из-за того, что вчера твой Гийом убил его старого товарища, он все сделает быстро. А может, и нет. Он считает, что в аду есть отдельная сковорода для поджаривания лжецов, и если обнаружит, что ему солгали, считает себя вправе отправить грешника прямиком по указанному адресу. Я ему как-то предлагал подумать об утюге на пузо, и он нашел это занятным.