Сама тянусь к губам, впитывая в себя этот поцелуй, полный горечи, падающей на нас сверху воды и крови.

— Я чуть с ума не сошла. Я ведь думала, что ты погибнешь…

Судорожно вожу по его телу, лицу, руками, захлебываясь от жадных, коротких прикосновений его губ.

На ладонях остаются ошметки ткани. Обуглившиеся рваные куски.

И больно.

Каждое касание несет в себе обжигающую боль.

Но не могу. Не могу отрваться.

Ведь это наше. Наша любовь. Вот такая. До боли. До мяса. Но только в ней возможно счастье!

— Нам нужно идти, Мари.

Подхватывает меня на руки.

Крепко держит голову.

Но я все же поворачиваюсь.

Не мигая, смотрю на то, как с едким шипением вылетает дым из того, что было прежде моим домом. Ничего не осталось. Жуткий черный скелет. Тот последний взрыв уничтожил его, раскурочил полностью.

Не моргаю, только крепче впиваюсь руками в Бадрида. А по глазам и щекам течет вода.

— А твои люди?

— Там не на что смотреть, Мари, — рвано хрипит мне в шею, прижимая сильнее. Отворачивая голову от жуткой картины, которая все равно так и продолжает стоять перед глазами.

— И нечего уже собирать. Но они знали, на что шли. Это их работа. Их сознательный выбор. Смерть в нашем деле может настигнуть в любой момент. Они бойцы, Мари. Они и их семьи были к этому готовы.

Только киваю, проглатывая слезы.

К такому нельзя быть готовым. Никогда. Но уже ничего не исправить.

Он так и несет меня. Под проливным дождем. В полной темноте. На вытянутых руках.

По каким-то узким кривым улочкам, которых даже я не знаю, хоть и выросла здесь.

Заносит в какой-то высотный дом.

Обшарпанный подъезд пахнет сыростью и плесенью. Проносит по пролетам. А вокруг стены с оторванной, выдранной кусками штукатуркой и надписями какими-то.

Отпирает маленькую дверь. Заносит в крохотную комнатушку.

Бережно укладывает на постель.

Аккуратно снимает те жалкие ошметки, что остались от моей одежды.

Все как в дурмане. Как во сне. Не со мной и не про меня.

И только его глаза. Его рваное дыхание и бережные прикосновения, которые обжигают сильнее огня, говорят мне о том, что это на самом деле все со мной. Про меня. Что я не сплю и не провалилась снова в какую-то реальность на уровне бреда.

Молча, не пророня ни слова, относит меня в ванную. Все так же на вытянутых руках.

И я знаю. Потому что боится прикоснуться. Боиться причинить боль, касаясь поврежденной кожи.

Но физическая боль… Она всегда слабее. Слабее той, внутренней.

И я не дышу. Я задыхаюсь. Думаю о всех его словах. О том, способен ли он вот так же отнестись к душе. К сердцу. На вытянутых руках. Так, чтобы дать зажить. И больше не ранить. Никогда не ранить.

Способен?

Или я навечно обречена рядом с ним вариться в адском огне?

— Почти не повреждена, — шепчет, шумно выдыхая сквозь сжатые зубы. Отмывая меня бережно от черной обугленной краски.

Так же молча выносит, завернув в полотенце.

Укладывает на постель. Поворачивается к маленькому шкафчику. Достает банку, тут же начиная натирать все мое тело какой-то гадко пахнущей мазью.

Но она холодит. Приносит облегчение.

Даже стону, откидывая голову. Хорошо. Вот так хорошо. Когда его руки и эта пощипывающая прохлада.

— За каждую твою слезу я готов вырвать из себя килограмм мяса наживую, — хрипло шепчет, проведя пальцами по скуле.

Близко. Он так близко, что сердце вылетает из груди. Застревает где-то в горле.

— Я обещаю, Мари. Я клянусь. Ты никогда больше не будешь плакать.

И наклоняется. Наклоняется ближе. Касается моих губ своими, и нас обоих прошибает таким мощным разрядом тока, что немеет все тело.

Медленно проводит губами по моим, не отводя взгляда от моих глаз.

И столько в нем всего. В этом взгляде. Что седце разрывается. На части. На осколки. И срастается снова.

Уже другим. Уже целым. Без тех дымящихся ран, которые он нанес и которые до сих пор так дико кровоточили, что убивали меня изнутри. Заставляли внутренне орать при каждом движении. При каждом вдохе.

И я верю. Сейчас верю.

Что да. Он будет. Будет нести мое сердце на вытянутых руках. Затянет эти раны, как мазью.

Или я просто сошла с ума.

И снова лечу в пропасть. Но тогда… Тогда из этой пропасти я больше не поднимусь. Она расплющит меня. Разметает на куски, которых никто и никогда больше не соберет.

— Мари…

И столько в этом хриплом голосе надрыва. Столько боли.

— Прости меня, Мари. За все прости. Ты мой воздух. Ты моя душа. Ты все для меня. Моя жизнь. Моя женщина. Всеееееееее! Ты все для меня. Мари…

И я срываюсь. Чувствую, как сердце уносится галопом. Вниз. Прямо вниз. В эту пропасть.

Но не могу. Я не могу иначе. Я так устала запирать его на замок, как в темницу, за эти последние дни!

Сама тянусь.

Осторожно провожу по его лицу ладонью.

Очерчиваю рукой красивое, идеально красивое лицо.

Которое внутри. Давно внутри меня. К которому ни разу не прикасалась, но оно трафаретом отпечатано там, гда самые чувствительные места.

Очерчиваю, будто вылепливаю. Рисую. Оставляю его отпечаток на своих руках.

Он замирает. Не двигается. Даже не дышит.

Позволяя мне самой. Самой…

И я веду рукой дальше. Зарываюсь в густые опаленные волосы. Пропускаю их через пальцы.

Приподнимаюсь и сама касаюсь губами его губ.

Легко. Чуть приоткрытыми. Просто медленно вожу губами, ощущая на максимум его вкус.

А внутри ураган. И кажется, что время остановилось, как и он. И сердце отбивает яростным набатом последние секудны перед тем, как я сорвусь окончательно. В самый низ. К счастью или на острые камни.

— Да, Бадрид. Да. Я должна дать нам шанс, — шепчу в его полураскрытые губы.

И его взгляд темнеет. Там проносится такой ураган, что способен сбить с ног.

Мой стон срывается одновременно с его глухим рычанием, когда он обрушивается на мои губы.

Жадно. Так жадно, будто изголодался. Адски, смертельно изголодался.

И я отвечаю. Так же сильно. Дрожа всем телом под его руками. Вжимаясь в него с той максимальной силой, как только могу.