Этим утром Король-Странник ушел из жизни, и мы должны найти его родную кровь, прямого наследника. – Сказал и почувствовал себя совсем жалким. Он сам не понимал, почему при одном взгляде на Зохру слезы выступали на глазах. Он осторожно взял ее хрупкую руку. – Бабушка, вам плохо?

Она вздрогнула, прищурилась, пытаясь разглядеть его, но это было скорее удивление. Эмре знал, что нужно вытянуть из нее сведения для Хамида… и не мог себя заставить.

Только не так.

Он вышел в прихожую, налил в таз для умывания воды из большого кувшина. Нашел в шкафу несколько чистых ночных сорочек, порвал две на тряпки, расстелил их в спальне Зохры. Осторожно, боясь повредить хрупкие кости, он поднял старушку из кресла и уложил на пол, снял с нее платье. Это было нелегко – все пропиталось вонючей жижей и липло к коже.

Боги милосердные, разве можно так жить?

Он осторожно вымыл ее оставшейся ветошью, стараясь не задевать пролежни и воспаленные места. Зохра молчала, лишь издавала неясные звуки, не пытаясь его остановить, просто смотрела на него, силясь понять, наверное, кто он такой, кто она такая, почему она здесь и что с ней происходит.

Наконец, израсходовав всю ветошь, он переодел Наставницу в чистую сорочку и уложил в постель. Зохра наконец-то заговорила, ее голос напоминал шелест камушков, сбегающих по склону.

– Кто ты такой?

– Я Эмре, – просто ответил он.

Ее взгляд затуманился было, но вот она улыбнулась, потрепала его по руке.

– Где Энасия?

– Я здесь. – Эмре резко обернулся. Платье Энасии пламенело в дверном проеме. – Что ты тут делаешь?! – Она надвинулась на него, самоуверенная, будто капитан Серебряных копий, даже задрала подбородок, чтобы казаться выше. – Убирайся немедленно и не смей возвращаться, не то я позову Дев!

Эмре шагнул к ней, полный холодной решимости.

– И что Девы скажут, когда узнают, как ты обращаешься с одной из них?

– Ты что, решил, что они поверят тебе, а не мне?

Эмре улыбнулся.

– Мне? Нет. Но своей Наставнице поверят. – Он подошел вплотную. – Вот как мы поступим. Ты соберешь свои вещи… Свои, поняла? Я проверю. И уберешься отсюда. Навсегда.

Она прищурилась.

– А если я откажусь?

– Тогда я сейчас пойду в «Четыре стрелы» и скажу, что слышал из поместья Наставницы Зохры ужасные крики. Кто-нибудь обязательно пойдет проверить, найдет Наставницу Зохру и приведет помощь. Хорошие люди присмотрят за ней, я сам буду приходить каждый день и если найду тебя здесь, напишу в Девичью башню о том, что тут творится. Вряд ли они будут говорить с тобой или с Ренжином. Они спросят Наставницу. Как ты думаешь, промолчит она о таком или нет?

Энасия бросила быстрый взгляд на Зохру. Зохра взглянула на нее в ответ, но промолчала.

– Да она себя не помнит!

– Хочешь на это жизнь поставить? – спросил Эмре. – Одно воспоминание о том, как ты ее мучила, и Девы тебя не простят.

Она облизнула губы. Страх в ее глазах сменился ужасом, она оглядела комнату, испачканный ковер, Наставницу Зохру в постели и, развернувшись, молча выбежала из комнаты.

Эмре сел у изголовья, поправил одеяло.

– Все будет хорошо.

Зохра не ответила. Лицо у нее было сосредоточенное, как у ребенка, пытающегося сказать первые слова.

– Я помню, кто я такая, – сказала она наконец.

– Я и не сомневался.

Эмре хотел было уйти, но с кровати послышалось вдруг:

– Вешди.

Он обернулся.

– Что?

– Вешди, – гордо повторила она. – Он старший из живущих сыновей Кулашана.

– Господин Вешди, Верховный казначей? – Она счастливо кивнула. – Вы уверены?

– Ну конечно!

– Да благословят вас боги, бабушка. – Эмре наклонился и поцеловал ее в лоб. – Вы мудрейшая из мудрых, гордость Шарахая.

Он хотел просто сказать ей приятное, утешить, и она даже улыбнулась, но улыбка эта была мимолетной – мгновение, и глаза Наставницы остекленели, бессмысленно глядя в потолок, губы задрожали.

Эмре бросил на нее прощальный взгляд, надеясь, что память унесла ее в какое-нибудь приятное место, и, собрав грязные тряпки, вышел из комнаты.

Глава 32

Чеда открыла глаза. Над головой темнел каменный потолок, тусклая лампа свисала с крючка, еще пять стояли вдоль стены. Воздух был спертый, влажный и резко пах обеззараживающими отварами. В углу по замшелым камням сочилась ручейком вода.

Чеда повернула голову, пытаясь осмотреться: руки и ноги ее пристегнуты были к крестообразному столу, сил не хватало даже на то, чтобы приподняться и рассмотреть, чем именно. Забинтованная правая рука, примотанная к столу в трех местах, мерно пульсировала болью, но стоило шевельнуть ей, как боль пронзила иглой. С левой рукой дело обстояло чуть лучше: неизвестный закрепил только запястье. Чеда долго, осторожно крутила ремень, расшатывала заклепки, пока сыромятная кожа не подалась, наконец. С одной свободной рукой дело пошло чуть легче, даже получилось расстегнуть ремень на правом плече… как взгляд упал на стол у стены.

Дюжина поблескивающих ножей, пил, клещей и угрожающих гнутых щипцов непонятного назначения лежала ровными рядами, полка над ними заставлена была бутылочками с голубой жидкостью, оловянными мисками и связками узких коричневых лент.

Паника охватила Чеду Она помнила, как пришла к Дардзаде за помощью, потеряла сознание… и вот, теперь это.

Дардзада собирается отрезать ей руку. Может, посчитал, что идти к Девам слишком опасно, может, не вышло договориться со своим человеком… И вот, он зачем-то решил оставить ее в живых, отсечь руку, чтобы остановить действие яда.

Нет. Нет, нет, нет. Дардзада никогда бы так не поступил, подумала она. Только не со мной.

Но это были слова испуганной маленькой девочки, все еще жившей глубоко в душе. Дардзада – хладнокровный человек: если он решил, что для спасения жизни нужно отрезать руку – он ее отрежет. Чеда не могла принять такой судьбы. Рано. Сперва она должна добраться до Дев, а Дардзада должен смириться.

Дрожащими пальцами она расстегнула два оставшихся ремня, всхлипывая от пронзительной боли, как ребенок. Ей хотелось остановиться, но она не могла – лежать тут и ждать, пока отрежут руку? Ни за что!

Наконец ей удалось высвободиться и сесть. Ремни на щиколотках затянуты были кое-как, над ними даже стараться особенно не пришлось. И все же, когда пришло время слезать со стола, в ушах звенело от боли, белый тауб с желтыми обшлагами и такой же полосой по подолу пропитался потом. Правый рукав был закатан. Чеда осторожно опустила его, пряча бинты и болезненную голубизну кожи.

Справа что-то звякнуло металлом, зажегся тошнотворно пляшущий желтый огонек. Чеду замутило.

– Эй! – хмуро позвал кто-то, шаркая по каменному полу.

Не Дардзада.