Невольно сняв шляпу с пышным белым пером, Жак с ужасом перекрестился, прошептав:

— Сколько же ты нагрешил, Димитрий, если тебя постигла такая страшная участь!

В толпе, с улюлюканьем сопровождавшей «траурный поезд», вдруг раздался ясный, звучный голос, говоривший с мягким украинским акцентом:

— Та не он это! Точно вам говорю!

Маржере увидел говорившего. Это был комнатный слуга царя Иван Хвалибога, которого начальник телохранителей много раз встречал во дворце. Возбужденно отталкивая стрельцов, напиравших на него с бердышами, Хвалибога продолжал орать:

— Вы только гляньте, люди добрые! Этот толстый какой-то и ростом ниже. А Димитрий ведь был благолепен. Точно вам говорю — подменили царя нашего батюшку!

Хвалибогу неожиданно поддержал мужик, сидевший на телеге, полной речной, резко припахивающей рыбы:

— Жив Димитрий, воистину жив! Вот мой крест! Я самолично видел, как он у Серпухова через Оку перебирался. Когда на тот берег высадился, то рек паромщику: молись, деи, за меня, я государь твой!

В толпе началось смятение.

— Глядите, Бог от Москвы отвернулся! — пронзительно закричал юродивый, воздев руки к небу.

Из внезапно налетевшей черной тучи повалил крупными хлопьями снег, покрывая пушистым белым одеялом только что буйно распустившуюся сочную майскую зелень.

— Свят, свят, свят, — начали креститься на Покровский собор мужики и бабы. — Прогневался Господь на нас за Димитрия…

Потуже напялив шляпу и поплотнее запахнув плащ на меховой подкладке, чтобы спастись от налетевшего ледяного вихря, Маржере повернул коня к Фроловским воротам Кремля:

— Не забывайте, господа, нас ждут.

Во дворце, еще носившем следы побоища, их встретил думный боярин Михаил Татищев. Никогда не отличавшийся воспитанностью, сейчас он был особо груб и заносчив. Широкое румяное лицо выражало нескрываемое торжество. Татищев чувствовал себя героем дня. Еще бы! В те поры, когда Васька Шуйский бился лбом об пол, вымаливая прощение, а Митька Шуйский, стоя на коленях, неловко подставлял скамеечку под ноги самозванцу, он, Михайла, во всеуслышание рек о греховной любви Димитрия к телятине, за что едва не поплатился головой. И в ночь мятежа не прятался боярин за спину наемных убийц. Когда Петька Басманов, отбиваясь мечом от наседавшей черни, повернулся к нему боком, всадил ему прямо под сердце длинный нож, вытащенный из-за голенища сафьянового сапога. Сейчас боярин надменно поглядывал на иноземцев маленькими, налитыми кровью глазами и вместо приветствия вдруг спросил Маржере, стоявшего несколько впереди:

— Что, полковник, здоровье на поправку пошло?

И, не дожидаясь ответа, зычно захохотал, тряся здоровенным брюхом, выпирающим из собольей шубы. Его торжествующая ухмылка давала Маржере ясно понять, что Татищев хорошо знает истинную причину болезни командира гвардейцев. Несомненно, что он присутствовал на том тайном совещании во дворце Василия Шуйского, где Исаак Масса передал сообщение польского посланника Александра Гонсевского о том, что полковника не будет во дворце в день мятежа.

Жак, слегка покосившись на своих капитанов, не догадываются ли они о причине веселости боярина, сделал вид, что не понял насмешки, и невозмутимо ответил:

— Старая рана в левом боку открылась. Должно, к непогоде. Вишь, как снег повалил.

Боярин глянул в слюдяное оконце, удивился:

— В мае снег? Такого пять лет не было. С того самого голода… — Помрачнел, подумав про себя: «Дурной знак для нового царя…» Вслух же произнес: — Почто звал я вас? На то воля государя…

Иностранцы, встрепенувшись, вопросительно уставились на говорившего.

— Чай, слышали уже? Вчера по Москве царем выкликнули Василия Ивановича Шуйского!

Истово крестясь на красный угол с иконами, Татищев тем не менее не спускал испытующего взора с бывших телохранителей Димитрия, проверяя, как отнесутся они к такому известию.

Маржере почтительно склонил голову и сказал нечто противоположное тому, что говорил в своей квартире с глазу на глаз Исааку Массе:

— Мудрый выбор сделали московиты. Не случайно Василия Шуйского в Польше и Литве, в Римской империи и иных землях давно называют «принцем крови».

— Что это значит? — подозрительно спросил боярин.

— Имеется в виду, что Шуйский по знатности своего рода имеет наибольшие права на престол.

Татищев задумчиво пожевал бороду и не согласился:

— Федор Мстиславский, пожалуй, познатнее будет. Не случайно рядом с Шуйским на Лобном месте стоял. Однако же выкликнули Шуйского. По заслугам его! Это ведь он поднял Москву на самозванца Гришку Отрепьева, блядова сына! Не убоялся, что второй раз на плаху потащат. А когда с площади пришли в Успенский собор, Шуйский крест целовал в том, что править будет, согласуясь с боярским приговором. На том все бояре стояли…

Маржере показалось, что занавес в дальней части палаты шевельнулся. Уж не подслушивает ли их беседу хитрый лис Шуйский?

Поэтому он не поленился и снова сделал поклон:

— Какие указания будут нам, его телохранителям?

— Государь крепко держится отцовской веры и иноземцев не жалует. Все льготы, что были даны прежде торговым немцам и литве, собирается отменить. И войско сократит, бо злодей Гришка казну здорово опустошил своим разгульством…

Телохранители переглядывались, не скрывая разочарования.

— Однако вас сказанное не касается! — повысил голос боярин. — Если вы будете служить царю-батюшке верой и правдой, он проявит к вам свое благоволение.

Понизив свой громоподобный бас почти до шепота, что уверило Маржере в присутствии невидимого свидетеля, Татищев добавил:

— Не верит Шуйский стрельцам. Может, и правильно делает.

Маржере горделиво приосанился:

— Когда прикажете выходить в караул нашим ротам?

— Государь завтра переберется в Кремль со своим скарбом. Будет жить в старом, годуновском, подворье. Здесь не желает, поскольку дворец осквернен мерзким еретиком. Так что завтра с утра и заступайте…

…На площади их вновь встретил шум толпы. На телеге везли какой-то труп, покрытый попоной.

— Кого хоронить собрались? — окликнул Маржере зеваку-лоточника.

— Петьку Басманова, — ответил тот, флегматично жуя собственный товар — пирожок с вязигой.

— Тоже в яму?

— Не-а. Сказывают, у церкви Николы Мокрого, рядом с могилой матери. Ведь его сводный брат — князь Голицын.

— Вот как! — протянул Маржере. — Один брат защищал государя, а другой поднял на него меч!

— Бывает, — флегматично бросил лоточник, отправляя в рот следующий пирожок. — Вон отец Петьки, Федор, своего отца Алексея, по указу Ивана Грозного, перед его очами прирезал. Прямо на пиру. А потом и сам на плаху пошел. Так что промеж сродственниками все бывает.