— Мой бедный старый боевой друг! Могу ли я чем-то облегчить твои страдания? Мой зять, известный тебе патер Мартин Бер, знает секрет какого-то волшебного бальзама. Хочешь, я приглашу его к тебе?

— Вряд ли какой-нибудь бальзам мне поможет! — покачал головой Маржере. — Меня отравляет тревога за его величество, уж очень он беспечен.

— Ты прав, Якоб, — согласился Конрад, называя Маржере на немецкий лад.

Он сел поудобнее в кресле и, широко расставив ноги в огромных сапогах, оперся руками на эфес палаша.

— Наш император по молодости легковерен, тебе приходится нелегко, чтобы обеспечить его безопасность, — разглагольствовал лифляндец. — А все почему? Назначил командирами рот этих юнцов — Кнаустона и Лантона. Нет чтобы рекомендовать меня! Ты же знаешь, я предан как пес!

— Да, да, — притворно согласился Маржере, знавший историю жизни Буссова, столь богатую предательствами. — Но что я мог поделать? Ведь ты сам сказал, что государь молод, он и приближает к себе тех, кто помоложе. Впрочем, если бы тебе представился случай доказать ему свою преданность, он наверняка приблизил бы тебя. Наш государь умеет быть благодарным.

— О, конечно! Вон как он озолотил Мнишека! А за что? Ведь тот бросил его после первого сражения! Но где найти тот случай? — Лифляндец с надеждой взглянул на Маржере.

Тот с удовлетворением убедился, что Буссов готов заглотнуть наживку, и продолжал слабым голосом человека, прикованного к смертному одру:

— Ты видишь, я не могу подняться. Поэтому не могу сообщить государю важную весть…

— Что за весть? — подался вперед Буссов.

Маржере медлил, как бы колебался.

— Давай я передам, ну, говори же! — теребил его с загоревшимися глазами ландскнехт.

— У меня есть достоверные сведения, что сегодня ночью на дворец нападут заговорщики. Государь должен быть готов к отпору.

— Я расскажу ему обо всем, как только наша рота заступит на дежурство. И буду как лев биться с изменниками! — вдохновился Буссов, вскакивая. — Так я пойду, надо надеть кольчугу под платье. Береженого Бог бережет, как любит говорить мой зять…

— Иди, и да благословит тебя Господь! — слабым голосом напутствовал его больной, донельзя довольный проделанным маневром.

Буссов вроде бы почувствовал угрызение совести, во всяком случае вернулся от порога.

— Я скажу государю, что это известие исходит от тебя.

— Ни в коем случае! — вскричал Маржере так испуганно, что вновь породил подозрение в голове лифляндца.

— Почему? Это будет не по-рыцарски с моей стороны…

— Я и так уже обласкан государем, — печально сказал Жак, снова входя в роль больного. — Да и не знаю, смогу ли и дальше удерживать в руках шпагу. А ты, мой друг, по досадной случайности оказался в стороне от милости монарха. Так лови удачу за хвост. А мне достаточно от тебя бочонка рейнского, если, конечно, поправлюсь.

Он снова упал на подушки и махнул рукой Буссову:

— Скажи моему Вилли, что мне пора пить отвар, прописанный царским лекарем.

Хитрость Маржере удалась. Когда Димитрий к вечеру направился было в покои царицы, Конрад вырос на его пути, застыв в почтительном поклоне.

— Что тебе, немец? — ласково спросил Димитрий.

— Государь, тебе грозит сегодня опасность, — сказал Конрад.

— Откуда знаешь? Смотри на меня! — вскричал царь, хватая лифляндца за поручень алебарды.

Буссов поднял голову, прямо глядя честными, преданными глазами:

— Наши гвардейцы слышали разговоры по Москве, что сегодня заговорщики собираются напасть на дворец.

— Какие заговорщики?

— Точно не знаю. Наверное, кто-то из князей со своим отрядом.

Димитрий обернулся к шедшему следом Басманову:

— Слышишь?

— Я давно говорю, государь, что есть против тебя заговор. Я б схватил этих Шуйских — и на дыбу. Живо все выведаю!

— Шуйских не трогай. Не пойман — не вор. Вон Дмитрий как мне скамеечку подносил и ноги гладил. Эти на всю жизнь напуганы. Что сейчас делать будем?

— Надо поднять стрельцов!

— Ты их до утра собирать будешь, не соберешь: по печкам с бабами лежат. А потом, если тревога ложная, сраму не оберешься. Шли гонца в казармы, пусть все алебардщики и драбанты являются сюда. А я напишу записку князю Вишневецкому, чтоб подослал своих гусар и пехоту Доморацкого.

Вскоре дворец был оцеплен тройной охраной алебардщиков, появившиеся в Кремле гусары открыли отчаянную стрельбу в воздух.

Заговорщики так и не появились, хотя на темных улицах Москвы то там, то сям лазутчики Басманова углядели какое-то движение людей. Схватили с оружием, однако лишь одного. Боярин Татев, взявшийся за расследование, скорбно доложил царю поутру:

— Умер на дыбе.

— Но он же кричал: «Смерть царю!»

— Кричал, пока пьяный был. А протрезвел, так оказался скорбен умом. Так и помер, не покаявшись.

— А кто таков? Чей слуга? — с подозрением спросил Димитрий.

— Не дознались, — горестно развел руками, высунувшимися из длинных рукавов, Татев. — По одежде — так вроде посадский. Говорю, пьян был.

Димитрий облегченно рассмеялся. С насмешкой взглянул на вытянувшегося в рост у двери Буссова.

— Русские говорят, у страха глаза велики. Мои солдаты должны ничего не бояться. И всякие бабьи слухи поменьше слушать. Тебе ясно, мой солдат?

Буссов пунцовел от гнева: «Ну, плут Маржере! Разыграл меня, старого дурака!» Придя в казарму, он излил обиду на голову больного полковника.

— Чтобы меня, заслуженного ветерана, какой-то мальчишка называл трусом! И я тебе поверил!

Маржере терпеливо, что было не похоже на него, слушал брань приятеля, а когда тот выдохся, задумчиво спросил:

— Так ты говоришь, поляки подняли пальбу?

— Да, в пьяном раже орали и стреляли, когда еще шли по Арбату.

— Вот они и спугнули заговорщиков, — убежденно сказал Маржере. — Надо было бы спокойно выжидать, как в засаде. Ты-то — старый охотник, должен понимать, что зверя так в ловушку не загонишь!

— Есть заговорщики, нет, однако после такого шума они не сунутся! — хвастливо заявил Буссов.

— Дай Бог, дай Бог! — согласился Маржере, а про себя подумал: «Наверное, это — рок!»

В этот же день забежал проведать больного и Исаак Масса. С недоверием взглянул на Маржере:

— Так и лежишь, не встаешь?

— Куда же мне, — прокряхтел «больной».

— Ладно, — захихикал молодой купец и тут же стал серьезным: — Кто-то дал знать царю о заговоре. Гонсевский в гневе. Грешит на меня и тебя. Шуйский едва успел остановить свои отряды. Однако своего замысла не оставил.