При этом Марина уныло вздохнула, а Маржере подумал: «Боже мой, ведь она совсем дитя. Потеряла корону, а жалеет об утрате арапчонка!» Перевел же Татищеву красноречивый и пылкий ответ царицы весьма лаконично:

— Она согласна на все!

Дьяк довольно хохотнул:

— Почувствовала, что у меня не отвертишься. Ну, пошли теперя к ее родителю. Сегодня же все и заберем, а они пусть друг с другом милуются сколько влезет.

— Мы идем к вашему отцу. Что-нибудь ему передать? — «перевел» Маржере.

Марина лишь грустно покачала головой:

— Передайте то, что слышали.

Когда Маржере повернулся к выходу, до него донеслись тихие слова, произнесенные по-французски:

— Скажите, полковник, правда ли, что император чудом спасся?

«Так вот оно что, — мелькнуло в голове старого вояки. — Бедная девочка верит, что Димитрий жив!» Ему так хотелось оставить ей надежду, но он решил, что Марина должна знать правду, какой бы горькой она ни была.

— Не верьте слухам. Я вчера видел тело государя. Он мертв.

— Чего она еще хочет? — недовольно спросил Татищев, остановившись в дверях.

— Просит вернуть своего слугу-арапчонка.

— Эту нечисть черную? Кажись, Шуйский себе прибрал. Тоже всякую погань во двор тащит: и ведунов, и бабок, и шутов, и юродивых. Тьфу, дьявольское отродье!

…Не чувствовалось особого уныния и в хоромах тестя императора, Юрия Мнишека. Он встретил послов хитроватой усмешкой:

— А что, говорят, новый государь еще холост? И не спешит жениться на дочери русского князя?

Маржере удивленно взглянул на хозяина: быстро же весть о том, что говорилось за обедом у Шуйского, долетела сюда.

Видимо, и Татищев подумал о том же самом. Буравя поляка злыми заплывшими глазками, пробасил:

— Коль об этом знаешь, значит, знаешь, зачем и мы сюда пожаловали, — за добром, что тебе зять на радостях подарил!

— Поверьте, панове, добра того не так уж и много. А против нашего с ним договора, можно сказать, совсем ничего! Так, несколько камешков.

Дьяк сделал глумливый жест, выражающий крайнее недоверие, и хмыкнул:

— В дворцовых росписях точно указано, чего и сколько тебе выдавалось из царевой казны. Все заберем!

— Как ты смеешь не верить мне, вельможному пану! — вскипел Мнишек. — Я истратил на эту свадьбу в десять раз больше, чем мне пожаловал Димитрий.

— Думаешь, мы не знаем, сколько денег тебе передал Власьев еще в Кракове? А сколько изделий из золота и серебра? А кони? А седла и уздечки, украшенные каменьями? Все отдашь! Иначе не видать тебе твою дочку!

Упоминание о Марине направило мысли воеводы в прежнее русло. Вдруг игриво заулыбавшись дьяку, он миролюбиво сказал:

— Ну, полно, полно! Да и какие счеты могут быть между государем и государыней!

Татищев тупо воззрился на живо жестикулирующего пана:

— Жена самозванца, католичка — государыня?

— Конечно! Подумай сам — Шуйскому теперь негоже брать в жены ниже себя по родству. А кто такие Буйносовы? Кто про них в Европе слышал? Дошло? А прежнюю государыню, сиречь мою дочь, знают и король Польский, и римский император. Сам Бог велел Шуйскому жениться на моей дочери. И королю Сигизмунду, что благословил Марину на брак с Димитрием, никаких обид не будет. Все исполняется, как он хотел, — полячка остается русской царицей. А это залог вечного мира между Речью Посполитой и Русью. И, учитывая, что Сигизмунд не крепко на троне сидит и все глядит в сторону своей родины — Швеции, глядишь, будущий наследник станет во главе уже двух славянских государств.

Маржере, быстро переводивший остолбеневшему дьяку блестящие логические построения сендомирского воеводы, ощущал чувство все возрастающей брезгливости. Сам не веривший ни в Бога, ни в черта, Жак тем не менее не мог понять такого цинизма: еще не остыла постель новобрачных, а чадолюбивый папаша подсовывает свою дочь под одеяло новому претенденту на трон. И кому — гундосому, слюнявому старику!

До Татищева наконец дошел смысл того, что с таким жаром вдалбливал Мнишек.

— Так что, он сватает свою дочь за Шуйского? — переспросил он у Маржере, словно не веря своим ушам.

Жак молча кивнул, с любопытством ожидая от дьяка вспышки необузданной ярости. Но ее не последовало. Хитрый дьяк понял, что может впутаться в политическую интригу, которая неизвестно чем кончится. Ведь он знал, что Шуйский озабочен реакцией польского короля на происшедшие события. И чем черт не шутит, вдруг он клюнет на приманку хитрого пана. Тем более что Марина очень недурна собой.

Поэтому он только произнес односложно:

— Не можно!

— Почему?

— Государь крепко держится старых порядков и не женится на католичке.

— Старых порядков? Но позволь — ведь бабка убиенного Димитрия была урожденной Глинской, полячкой, и благополучно родила наследника, будущего великого Ивана Четвертого.

— Убиенный, как ты говоришь, Димитрий — вовсе не сын Грозного, а расстрига Гришка Отрепьев, которого постигла Божья кара.

— А я и не утверждаю, что покойный государь был сыном Ивана…

— Кем же еще?

— Ты же отлично знаешь, что у Ивана был старший брат, Григорий, рожденный в монастыре.

Татищев похолодел: значит, этот проклятущий поляк знает великую тайну, которую поведал умирающий Димитрий заговорщикам. Значит, ее знают и Жигимонт, и папа римский? Однако, не подав виду, что испугался, дьяк обрушился на воеводу с руганью:

— Враки все это. Гнусные измышления дьявола, чтоб сбить с толку добрых людей! Что же он, выдавал себя за сына Ивана и Марфу называл родной матерью?

— Так было проще заставить народ идти за собой. Ведь кто знал о Григории, кроме самого Ивана, который искал старшего брата по монастырям, чтобы убить? Разве что только ближние бояре. Да мало кто из них избежал гнева Грозного. А легенду о спасенном младенце знали все. Как говорится, ложь во спасение.

— Ложь есть ложь! Не может святое дело ею прикрываться. Так что выбрось эти глупости из головы и жди сегодня людей из Дворцового приказа. Они все твое имущество опишут и заберут. Тогда и милуйся со своей дочкой.

— Но что мы будем есть и пить?! — возмутился Мнишек.

— Будете получать в достатке милостыню с царского стола! — усмехнулся Татищев. — Маринка, как убили ее повара, уже ест блюда из царской кухни — и ничего, не жалуется!

— А что я буду пить, если вы заберете мое любимое венгерское вино? О мой золотистый токай! — возопил воевода. — В моих погребах — тридцать бочек.

— Ничего, медом обойдешься! А бочки твои пригодятся к цареву столу.

— У меня от вашего меда изжога и голова болит!