опустошенной усилиями, необходимыми для того, чтобы попытаться найти больше тем для разговора с сыном, который стал чужим. Мое ухо горело от мобильного телефона, который я так близко прижимала к себе. И часть меня сомневалась, что этот звонок вообще реален.

– Я не привыкла так долго висеть на телефоне, – наконец произнесла я, и во мне окончательно победило желание вырваться, уползти и защитить себя. Я боялась доверять собственному сыну.

– Я позвоню тебе снова, мам, – сказал он.

– Я надеюсь, – ответила я. – Я бы позвонила тебе, но не знаю, когда тебе удобно.

– Я позвоню тебе, – заверил он меня. – Скоро.

Сказали ли мы, что любим друг друга? Я не могу вспомнить точно. Я знаю только, что, когда я вернула телефон мужу, выражение его лица соответствовало тому, что я чувствовала. Это трудно описать: раздирающее чувство и потребность закрыться, восстановить бдительность.

Брайан и я не разговаривали. Пространство между нами заполнила тишина. Мы наблюдали за птицами на смоковнице, они пировали.

То, что произошло в дни и месяцы, последовавшие за этим звонком, отражено в историях из жизни многих других родителей.

Они рассказывают о похожих звонках, намеке на воссоединение, которое вселило в них надежду, а затем еще большее опустошение.

Дэн казался таким искренним, когда сказал мне, что хочет наладить отношения, и я поверила ему, когда он пообещал, что скоро позвонит снова. Но потом дни растянулись, как резиновая лента, и я понимала, что зашла слишком далеко. Всю осень и всю зиму я ждала звонка Дэна. Я вернулась к учебе, от которой отказалась, когда началось отчуждение, и занялась собой. Но даже когда я суетилась, я ждала.

Мы отпраздновали Хеллоуин с нашими внуками, поражаясь тому, как быстро вырос самый младший, которого Дэн никогда не видел. Как всегда в это время года, крикливые вороны слетелись полакомиться созревшими орехами пекан, а затем снова улетели.

Ноябрь принес прохладную погоду, ветер, который раскачивал разноцветные листья деревьев, и туманные утра, когда с паутины капала жемчужная роса. В те утра я плакала. Я перестала готовить здоровую пищу и заниматься спортом. Учеба продвигалась еле-еле. Я была вялой и грустной. Телефон звонил, но каждый раз это был не Дэн.

День благодарения пришел и ушел. Улыбки, взрывы смеха, традиционная семейная еда – но не было настоящей радости. Я пыталась скрыть свое отчаяние.

Наконец, страдая от страшных нарушений зрения, вызванных, как я узнала позже, глазной мигренью, и чувствуя себя вялой и грустной, я обратилась к врачу. Он подтвердил то, что я уже знала: мне нужно было лучше заботиться о себе и справляться со своим стрессом. В противном случае я была бы главным кандидатом на сердечный приступ.

Когда я рассказала об этом своей семье, все были откровенно расстроены. Я заверила их, что со мной все будет в порядке, призналась, что ждала, когда Дэн снова позвонит, и что теперь я поняла, как это было неразумно. Мне нужно было взять себя в руки и самой позвонить сыну.

Несколько дней спустя я позвонила. «Я ждала как на иголках, – сказала я. – Я была так взволнована после того, как мы поговорили, и ты сказал, что позвонишь, но прошло три месяца».

«О… – сказал Дэн. – Прости». Его слова прозвучали быстро и были прерваны приветствиями.

Я рассказала ему, как была у врача по поводу проблем со зрением, веса, который я набрала, и что вообще неважно себя чувствовала. «Это связано со стрессом. Я так переживала после того, как ты позвонил в тот день, и…»

Он прервал меня. «Тогда ладно, мам, – сказал Дэн взволнованно. – Я просто не буду звонить».

«Ну, я не это имела в виду», – ответила я, удивленная его быстрой реакцией.

«Если так будет лучше, давай не будем общаться», – сказал он.

Легкость, с которой мой сын отказывался от общения, причиняла мне боль. «Но ты сказал, что хочешь отношений…» – выдавила из себя я.

«Хорошо, тогда ты можешь звонить мне, когда захочешь, мам, как насчет этого?» – его слова были торопливыми, в голосе звучали резкие нотки.

«Ну, я думаю…» – я запнулась. Дэн явно был занят, возможно, не хотел слушать или ему было все равно. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, думал ли он, что я пыталась вызвать у него чувство вины, сказав ему, что мне было нехорошо. Это не входило в мои намерения.

Позже, когда я поделилась этим разговором со своей семьей, общее мнение было ясным: Дэн возложил исключительную ответственность за любые отношения на меня. Он не побеспокоился бы позвонить, но ответил бы на звонок, если бы я позвонила ему.

У меня была семья, другие мои взрослые дети, которые беспокоились обо мне, прямо заявляя, что хотят мне добра, хотят, чтобы я была рядом долгие годы. И был Дэн, находившийся вне этого круга людей. Его неожиданный телефонный звонок так много значил для меня, направив меня на путь ожидания и надежды. Но для сына, по-видимому, он вовсе не был важным.

Осознав это, я решила возобновить свою обычную жизнь. Я приняла то, что было, и продвигалась вперед, отпраздновала Рождество и начала новый год свежей и устремленной в будущее.

Несколько недель спустя, когда часть нашей семьи собралась вместе, мы решили отправить Дэну сообщение с поздравлениями от семьи. И поздно вечером, в то время, когда он, по нашим предположениям, мог быть один, он ответил, поблагодарив нас.

Может быть, и была надежда, но я не стала на нее рассчитывать. Мое счастье уже не зависело от какого-либо воссоединения, которое может произойти, а может и не произойти. Я твердо решила принять факты, смириться с тем, что было, и двигаться вперед.

Месяцы проходили счастливо, все мы были заняты своей жизнью, а Дэн – своей. Мои глазные мигрени остались в прошлом. Я восстановила свое здоровье, уверенность в себе и оптимизм в отношении светлого будущего, пусть даже без сына.

Летом Дэн снова связался со мной. Он просил позволения зайти.

В тот день он сидел в моей гостиной в модных шортах с манжетами, модной рубашке и ботинках. Я помню, как подумала, что он печально красив, как бабочка со сломанными крыльями. Может быть, именно так чувствуют себя все матери, сталкиваясь лицом к лицу с переменами в своем ребенке. Хотя Дэн был веселым, разговаривал и улыбался, он все же был другим. И дело было не только в его новой изысканной манере одеваться.

Когда его отец, я и двое других наших детей собрались вокруг него, он извинялся и плакал. Моя