class="p1">— Не ст о ит! — рявкнул Кадьяс. — Станем же каждый на своём месте помогать страждущим! Вдвоём быстрее победим!

— Тогда ладно, — верховный согласно кивнул, приобнял Клёста и Рыбалька за плечи, громко б у хнул: — Пойдём победу к себе крутить. Будь здоров.

Уже было ушёл, под мрачным, колючим взглядом Кадьяса и прочих дошагал до самых ступеней, как остановился, будто вспомнил что-то, выкрутил назад голову. Толпа в едином порыве вдохнула и замерла.

— Тьфу, забыл, — Стюжень хлопнул себя по лбу, развернулся, подошёл. — Я ж другим боком к тебе стоял, ты не видел… Гля, струп видишь? Уже почти затянулся, а раньше вот такая дыра была…

Сивый «раскинул руки» и поплыл на волнах. Качает, болтает, освежает…

Ужег едва не рухнул. Голова закружилась. Стоял себе, смотрел на площадь из глубины дома, и вдруг будто горло петлей пережало, а перед тем желудок доверху набили горящими углями. Печёт невыносимо, но ни свежим воздухом пожар затушить, ни глаз отвести. Они там, в толпе, оба, ужас из ночного видения, и узнаёшь их даже не глазами — ну какие лица разглядишь на сотне шагов — а будто ногами ловишь дрожь земли, когда впереди разверзается твердь и всё, что раньше стояло и возвышалось — деревья, башни, скалы — делается кучкой трухи. Только не ноги теперь тряхнуло, а самое брюхо, ровно там, впереди сотрясло невидимую вселенную, ту, в которой души и живут.

— Эй, колдун, ты что? — Ассуна неприязненно покосилась, но шаг навстречу сделала и нехотя подпёрла плечом.

— Уходим, — просипел Ужег, не в силах глаз отвести от площади. — Закрой мне глаза и облей водой. Быстро!

— Зачем?

— Быстро!

Ассуна, пожала плечами, пальцами опустила веки лекарю, оглянулась — кадка с водой стоит на улице, до неё шагов двадцать топать, зато горшок с нечистотами в углу притаился. Подтащила. С трудом приподняла — грудь мешает — задержала дыхание, отвернула голову и с нескрываемым удовольствием надела посудину Ужегу на голову, проворно отскочив в сторону.

Снял глиняную бадейку он сам, отбросил, сомкнул руки на мокрой груди и, глубоко вдохнув, замер. Через несколько мгновений лекарь дерабанна Зимограсса открыл глаза, и Ассуна, в испуге ахнув, так и оставила рот приоткрытым. Почернел. Этот проклятый колдун почернел: вокруг глаз будто синяки нарисовали, и второй раз за последние несколько дней с него точно плоть соскребли. Вон скулы, того и гляди, шкуру порвут.

— Нам надо уходить. Немедленно!

— Что за спешка? — Ассуна, подбоченясь, вскинула голову, выпятила подбородок. — Нам велено…

— Там, впереди копытом бьют события, которые хотят случиться уже сегодня, — Ужег покровительственно ей улыбнулся, подобно тому, как мудрец снисходит до объяснений высоких истин дурнорождённой, которая только и может, что пускать слюни изо рта да мычать, как корова. — Вот-вот наступит завтра, в котором меня раздавят в кровавую лепешку, а тебя ждёт судьба, которую я тебе совсем недавно расписал в красках!

Ассуна только губы поджала, да тёмными глазищами сверкнула, развернувшись к двери.

— Догоняй.

— Э-э-э, нет, краса подлунная, не так быстро. Я без помощи с места не сдвинусь.

Чернявая заскрипела зубами так, что аж на скулах заходило, а Ужег ядовито ухмылялся, отфыркивался, и с усов его летела по горнице дурнотная мокрая пыль.

— Я… позову кого-нибудь.

— Все, кого ты можешь позвать, теперь на площади. Смелее, краса, подставь плечо. Если упаду, тебе же будет хуже.

Ассуна немо, одними глазами сказала всё, что думает, при том её перекосило и рот несколько мгновений жил своей собственной жизнь — губы дрожали и тряслись, ровно у лошади. Её мало наизнанку не вывернуло от брезгливости, когда она подставила плечо и отвернулась, хотя если бы могла, просто сняла собственную голову с плеч, положила на стол, да сама себе велела бы не дышать, пока не вернётся. Ужег сгрёб чернявую под руку, перебросив правую через её шею, прижал к себе поплотнее и шепнул в самое ухо:

— К голове что-то прилипло. Убери, будь так добра. И понежнее.

— А-а-а-а-а!

Ассуна зарычала, будто её, точно степную кошку, тянут из норы за задние лапы. Одним пальцем она смахнула гадость с самой макушку колдуна и вдруг застыла, широко раскрыв глаза, и пару раз её тряхнуло, будто волна пробежала по телу, начавшись откуда-то из пупка.

— На меня смотри! — рявкнул колдун, локтевым сгибом выкрутил её голову к себе и несколько мгновений таращился на спутницу.

Её отпустило, волны тошнотной гадливости унялись, вдвоём они заковыляли к двери, и лишь раз всё едва не началось заново, когда она сослепу ступила в пустую уже бадью и едва не выкрутила ступню — нога поехала на чём-то склизком.

Глава 22

— Вдвоём поедете?

— Больше и не нужно, — Стюжень убеждённо кивнул.

— Уверен, что найдёте? — Отвада в сомнении теребил бороду.

— Из трёх первого раскрыли получше остальных, — старик показал руками будто яблоко разломил на две половины. — Ровно в душу ему заглянул. Совершенно поганец не искушён в ворожбе, а вот те двое — да-а-а-а…

Верховный покачал головой. Те двое плотненько знаются с ворожбой, разбуди посреди ночи — сначала ворожбой отгородятся и лишь потом сбросят одеяло. Тогда в Потусторонье последние двое прикрылись как могли, и донельзя Стюженю это напомнило послебой, когда с убитых снимают всё, что может пригодиться выжившим. Только после схватки убитых обыскивают живые, а там душегубы, словно сами выскочили из собственных тел, да перед тем забрали с собой всё, что может навести на след — имя, привычки, воспоминания, потаённые мысли, дух, в общем то, что отличает одного человека от остальных. Тот первый, дурачок, растерялся, стоял, как телок перед медведем, зубами от ужаса клацал, да коленями тряс — потроши, не хочу — а те двое да-а-а, матёрые волчищи: почти всё из самих себя утащили, и стояли туловища, ровно выпотрошенные колоды, почти пустые. Ну мясо и мясо. А ещё это сильно походило на спасение домашнего скарба из пламени пожара: второй и третий выбрасывали наружу, ровно из горящего дома, все мало-мальски ценное для следопыта — выбрасывали, а плотный мрак, чисто голодный волк, на лету хватал, рвал на куски, будто парное мясо, уносил то, что огонь не подъел. Второй дольше всего и медленнее всего избавлялся от воспоминаний о нескольких людях — семья что ли — а ещё старику на мгновение показалось, что когда ворожца-вражину настигли, поганец обрадовался и на долю мгновения упокоенно опустил было руки. А потом испугался кого-то — ошмётки того ужаса верховный мгновением позже на кулак намотал — огрызнулся, показал зубы. Соскребли тогда даже не следы воспоминаний, а тьфу… пыль. Так бывает, когда входишь в избу, оставленную хозяевами, видишь пятно на полу и понимающе улыбаешься: тут у хозяев сундук стоял, здоровенный и тяжёлый.

— Сами понимаете, мог бы — проводил с почестью, — Отвада руками развёл, — да не могу. Шум теперь меньше всего нужен. Где искать-то знаете?

— У млечей осел, — Сивый кивнул на восток, — И как бы не у лучшего моего друга в дружине.

Отвада непонимающе свёл брови на переносице.

— У Коряги.

Князь понимающе закивал.

— Увидишь, передавай здравицу. Спроси, как жена, дети.

Безрод ухмыльнулся.

— Да чего уж там. Сразу облобызаю.

— Ему твоих объятий с того раза хватило.

Отвада какое-то время молча держал повод Теньки, смотрел на Безрода искоса.

— Так и не скажешь, как стариков у смерти из лап вырвал? Который день пытаю. Имей совесть!

Безрод несколько мгновений ковырял взглядом землю под ногами Теньки, затем решительно и неулыбчиво мотнул головой и окатил князя полновесным взглядом с ног до головы. Тот шмыгнул носом, тяжело сглотнул и даже вперед подался, как будто под ветром стоишь — он тебя назад толкает, а ты в обраточку клонишься. Не скажу, князь, даже не спрашивай. Даже не смотри с вопросом.

— Трогайте, время не ждёт.

Двое верховых рысью вышли с княжеского двора, и редкие лоботрясы, что никак не могли победить привычку сторожить новости у теремных ворот, в одном из всадников тотчас же узнали Стюженя — поди не признай седовласого великана и его здоровенный посох, притороченный с левого лошадиного боку — второй же остался неузнанным, ведь не пронзишь взглядом тканину клобука, как ни старайся.

— Всё, умерь пыл, — верховный придушил рысь буланого, перевёл на шаг. — Город позади, и мне