Один из этих людей находился далеко в море, на высокой деревянной башне на носу корабля, которая словно летела над морской гладью, а другой был около небольшого оконца, открытого навстречу легкому ветерку, который медленно накатывал с моря на мрачные стены Тмутаракани волны розового с золотистым отливом утреннего тумана. Да, это открытое окно смотрело прямо в море, и если бы оно не располагалось под самой крышей, прислонившейся к терему высокой башни, то туман, наверное, свободно втекал бы в него, наполняя небольшую светлицу холодной сыростью своих призрачных теней. Теперь же волны тумана, пенясь, обтекали каменные стены терема и пристроенных к нему кольцом других зданий. Это кольцо называлось хоромами и походило на маленькую крепость. Узкие окна терема, обращенные наружу, усиливали это впечатление, но более всего боевой вид хоромам придавала башня, подпиравшая своим подножием с одной стороны ворота во внутренний двор, а с другой – открытое крыльцо терема. Она сурово царила над всеми постройками и была похожа на ключ, отпирающий вход в замок, или на таинственного каменного стража, который молчаливо и строго наблюдал за каждым, кто приближался к воротам. Впрочем, если присмотреться к этой башне повнимательней, то несложно было понять, что она была не столько грозной, сколько таинственной, и именно это ощущение и порождало страх. Таким же таинственным казался и человек, сидевший около открытого окна этой башни. Он сидел перед квадратным резным столом, приставленным на крепких дубовых ножках, превращенных неведомым резчиком в причудливое переплетение диковинных трав и зверей, вплотную к открытому окну, из которого струился мягкий утренний свет. Греческий масляный светильник все еще горел, забытый на краю стола, играя тусклыми желтоватыми бликами на его резных досках, которые также были искусно изукрашены тонкой резьбой и насечкой из медных и серебряных кусочков металла. С другого края стола лежала старинная рукописная книга в кожаном переплете. Рука человека с зажатым до синевы пальцев пером застыла на этой рукописи. Открытая страница была лишь наполовину исписана, но даже этого было достаточно, чтобы понять, что этот странный человек писал «Родовицу», или книгу рода. Книгу, которую прежде писали его отец, дед и прадед, а также многие и многие пращуры, жившие до него прежде и также писавшие ее, если не своей рукой, то своими делами. Все дела его рода были отражены в этой книге; здесь он мог прочитать о людях, на которых походил душой и телом, и судьбу которых он повторял едва ли не в точности спустя сотню лет. Над этой книгой человек размышлял, пытаясь заглянуть в свое будущее и будущее своих детей. Вдруг по его сосредоточенному лицу пробежала тень тревоги. Глаза его потеряли выражение отрешенной задумчивости, и он, оторвав свой взгляд от почти телесной желтизны пергамента, посмотрел через открытое окно вдаль. Уже через секунду он резким и властным движением руки откинул назад упавшие на лицо во время раздумий непослушные длинные пряди седых волос и решительно встал.

– Баско[49]! – загремел его сильный голос. – Где ты там?

С дальнего угла светлицы, еще погруженного в ночной полумрак, за стеной послышалась возня и приглушенный женский смех, потом мягко скрипнула дверь, и вошел высокий парень, потирая ладонью сонные глаза.

– Я здесь, боярин, – прогудел он, как из пустой бочки.

– Что, опять молодуху затащил к себе? – не оборачиваясь на вошедшего и продолжая смотреть в морскую даль, равнодушно спросил боярин.

– Тык, это... – промямлил парень и замолчал, переминаясь с ноги на ногу.

– Хороша хоть? – ухмыльнулся боярин.

– Очень... хороша, – нараспев потягивая слова, обрадованно откликнулся парень.

– Вот будет тебе «очень», когда с города опять на тебя придут с жалобами, – усмехаясь в усы, проворчал боярин. – Что ты тогда скажешь?

– А че жаловаться, – затараторил парень, – девки-то все очень даже довольны.

– Вот как-нибудь наломают тебе мужики-то бока, – глаза боярина просто впились в туманную даль, – будут тебе тогда довольные девки.

– Тык, это, – начал было парень свою оправдательную речь, но боярин вдруг оборвал его резким окриком:

– Вот что, Баско!

Парень весь подобрался, понимая, что вот теперь-то он услышит ту настоящую причину, ради которой его лишили удовольствия утренних утех с юной красоткой.

– Стрелой слетай-ка в город, – боярин наконец-то взглянул на своего слугу, с пристальным вниманием, словно оценивая еще раз, сможет ли он сделать все в точности так, как будет поручено. – Скажи воеводе, что ромеи[50]идут большой воинской силой, и чтоб собирали городские сотни, но только тихо, без лишнего шума. Понял?

– Понял, – парень быстро заглянул через плечо боярина в морскую даль. Глаза его стали круглыми от удивления.

– А где ж ромеи-то? – невольно сорвалось с его губ.

– Тебе что сказали делать! – боярин сердито сдвинул брови, полоснув недовольным взглядом так, что парня как ветром сдуло за дверь.

– Будут тебе еще ромеи, – услышал он уже на бегу тяжелый голос боярина.

Слуга убежал, нещадно колотя пятками своих ног, обутых в добротные поршни, по крепким ступеням лестницы, сделанной из горного дуба, словно пытаясь тем самым передать всему дому утреннее недовольство хозяина и заставить все вокруг двигаться, а всех остальных слуг проснуться следом за ним. И точно так все и случилось. Еще его шаги не стихли, как совсем рядом за дверью мышиным быстрым шажком просеменили босые женские ножки, где-то вдалеке скрипнула дверь, и глухо брякнула посуда в поварне. Дом стал потихоньку оживать и наполняться разными звуками.

Прислушиваясь к этим знакомым звукам, хозяин башни расправил широкие плечи воина, небрежно скинул с себя черный плащ, словно только сейчас расставаясь с раздумьями ночи. И точно; весь вид его вдруг преобразился. Он уже не походил на задумчивого мудреца, обращенного к книге. Еще пара шагов, и сильная рука выхватила откуда-то из-за занавески, закрывавшей нишу в стене, красное корзно, которое, раскрытым крылом описав в воздухе огненную дугу, гордо легло на могутные плечи боярина, моментально придав всему его виду властность и решительную силу. Меч, ножны которого ремешками с серебряными бляшками цеплялись за дорогой, богато украшенный пояс, вздрогнул у бедра хозяина. Боярин ласково положил ладонь, самой ее серединой, с переплетением линий и мозолистых бугров, на навершие его рукояти, словно дожидаясь, когда холод металла впитается в его руку, и вышел за дверь быстрым и легким шагом.

Не прошло и получаса, как он уже стоял на смотровой площадке Соколиной башни, поглядывая то на морскую даль, то на ромейский конец города, который вплотную примыкал к городским воротам, выходившим к морю и торговым рядам. Что-то знатному воину не нравилось в благостной картине раннего утра, ибо он то хмурился, сердито покручивая седой ус, то недовольно поглядывал по сторонам, словно ожидая какого-то подвоха от умиротворяющей тишины, окутавшей все еще сонный город и безмятежное море.