— Он стал богатым.

— Богатым? В то время были богатые люди, твой дедушка Хайме был не из их числа. У нас не было ни поместий, ни домов, ни коров, ни доходов. Мы жили своим трудом, как всегда жили мои родители, но мы жили хорошо, это уж точно. Когда мы поженились, то сняли дорогую квартиру на улице Генерала Альвареса де Кастро в Чамбери, на третьем этаже, с четырьмя балконами. Это была очень светлая квартира, мы наняли служанку, потому что я тогда еще продолжала учиться, мне оставался еще один год.

— Ты продолжала учиться и после свадьбы?

— Да, и много лет училась, всегда, когда у меня была такая возможность. Если бы мне тогда сказали, что я превращусь в матрону, в хозяйку дома, я бы рассмеялась. Мне никогда не нравилось сидеть дома. Понимаешь? Я не любила детей, ну, об этом ты догадываешься, потому что меня всегда очень нервировало, я хочу сказать, что мне не нравилось держать детей на руках, когда мои дети были грудными. Я с трудом сдерживала тошноту каждый раз, когда они срыгивали на меня, и это… Когда я была еще совсем молодой, мне было стыдно признавать это, но теперь я думаю, что в конце концов материнский инстинкт сродни криминальному таланту или авантюрному инстинкту, если тебе так будет понятнее. Дело в том, что не стоит надеяться на то, что все женщины в мире обладают им.

— А зачем ты рожала детей?

— Потому что хотела их иметь, одно нельзя смешивать с другим. Хайме любил детей, он очень хотел стать отцом, чтобы читать им сказки или катать на лошадке по улочке. Если ты хочешь услышать правду, в то время иметь детей было очень трудно для меня, все было трудно, на мне был дом, хотя у нас было две служанки — швея и прачка, — а меня занимали и другие дела. Я покупала одежду и решала, что мы будем есть, в какое время пойдем спать, а еще я думала о том, не поехать ли нам отдохнуть, а потом я уходила одна, очень тихо. Ты понимаешь? Мне, само собой, нравились мои дети, я их очень сильно любила, я всегда их любила, я их мать, они знают это. Насколько мне известно, они никогда не жаловались. Когда я работала, тогда они мне мешали, я звонила, и их забирали. Когда я была в настроении, я их кормила, купала, ходила с ними гулять в парк или на ярмарку. Я очень волновалась, если они были чем-то расстроены, и я старалась сделать так, чтобы они ни в чем не нуждались. Им было всего достаточно, двум моим старшим детям. Конечно, когда родился твой отец, бедняжка, все было иначе, у меня не хватало ни на что времени. В общем, я старалась бывать с ними чаще, но я не чувствовала себя обязанной это делать. Понимаешь? Бывало так, что мы выкраивали пару свободных дней, чтобы провести друг с другом побольше времени…

— Но это не имеет никакого отношения к материнскому инстинкту.

— Нет?

— Нет. Маленькие дети очень утомляют, очень сильно утомляют, это правда, хотя некоторые бывают очень милыми, а беременность и все такое — это просто чудо, — сказала я.

— А ты откуда знаешь? — удивилась бабушка.

— Ну… я не знаю. Все женщины так говорят.

— Все, кроме меня.

— А тебе это не понравилось?

— Беременность? Нет. Я хочу сказать, что это мне ни понравилось, ни не понравилось. Иногда я радовалась, когда ребенок толкался и тому подобное, но в общем это состояние мне казалось неудобным, а иногда просто мешало. Мне было страшно. Я всегда боялась беременности, наверное, потому, что мое тело переставало слушаться, внутри меня происходили какие-то процессы, в которых я ничего не понимала. Временами я думаю, что именно поэтому мои беременности были такими сложными, не знаю… Особенное состояние души. Понимаешь? Это очень трудно объяснить. Я не чувствовала себя ни более красивой, ни более живой, ни более счастливой, ничего из того, о чем все говорят. И никогда меня не привлекали малыши. Я знаю, есть женщины, которых тянет к ним как магнитом. Они, видя ребенка, сразу хотят взять его на руки, приласкать, спеть ему колыбельную. Со мной никогда ничего подобного не происходило. Я постоянно говорила себе, что мать во мне дремлет… Если я иду в парк, я не таю при виде детей, вообще на них внимания не обращаю. Я знаю, некоторые люди думают, что быть хорошим человеком и любить всех детей на свете — это одно и то же, но я уверена, что первое не имеет ничего общего со вторым. Я была матерью для своих детей, и этого мне вполне достаточно. Я не горю желанием стать матерью для всех, мне это не нужно. Если хочешь знать мое мнение, быть матерью для своих детей вполне достаточно, уверена.

* * *

Я помню, как меня поразили слова бабушки. Я очень расстроилась, потому что не сразу поняла то, что она имела ввиду. Слова бабушки мне показались неправильными, ошибочными и несправедливыми, они тревожили память о тех, кого я всегда любила. Однако мое огорчение и недовольство быстро рассеялось, потому что отец не принадлежал к роду Родриго, а значит, закон этого рода нельзя было приложить к бабушке Соледад. Бабушка долго произносила свою огорчительную исповедь. Мне было больно ее слушать, эти слова действовали на меня как ужасная инфекция, которой я сопротивлялась, как могла. Я вспомнила Паситу, которой боялась в детстве и которая внушала мне неприязнь, но теперь я связывала этот страх с образом бабушки Рейны, но не из-за ее нелюбви к Пасите, а только из-за ее надменности и высокомерия.

«Я никогда не думала, что Мадрид останется так далеко». Бабушка Соледад начала свой рассказ с этой фразы. Мало-помалу меня стал утомлять ее длинный и вязкий рассказ без героев. Я попросила бабушку закончить, и она согласилась. Мы вышли поздним вечером за покупками. Она помогла мне выбрать два отреза толстой шерстяной ткани, один с длинным жестким ворсом, другой с мягким и коротким. Бабушка давала мне советы, когда я выбирала ткань, но в моей голове продолжали звучать ее слова, теперь у них был металлический призвук. Я решила, что она высказала фразу про Мадрид, чтобы заставить меня лучше понять ее жизнь. Я без труда нарисовала себе образ молодой беременной одинокой женщины с маленькими детьми на руках. Вот она перебирается в далекий квартал города, где планирует прожить всю оставшуюся жизнь. Однако и на окраине тоже был Мадрид.

Выслушав историю до конца, я поняла, что бабушка имела полное право отрицать инстинкт материнства. Как-то она купила четыре картофелины и не знала, что с ними делать. Она положила их в ковш с водой, но не проверила готовность вилкой, так что дети ели недоваренную картошку. На следующий день бабушка опять купила четыре картофелины и снова их отварила, но теперь она не вынимала их из ковша, пока кожура не начала лопаться. Потом она разрезала их пополам, немного посолила и полила оливковым маслом. Было вкусно, а от этого стало еще горше.

Бабушка Соледад все еще ждала мужа и надеялась увидеть его живым. Хотя она и знала, что он мертв и его похоронили в братской могиле на окраине Западного парка, тем не менее каждую ночь она мечтала увидеть мужа снова.

Она тратила не больше, чем необходимо было на рацион из картошки в кожуре, очень дешевой, потому что боялась, очень боялась. Каждое утро она покрывала голову платком, пряча волосы, которые стали такими некрасивыми, слабыми и прямыми, чтобы пойти к обедне, потому что ей было страшно. Она хотела, чтобы ее увидели, чтобы все в этом ужасном квартале, с другой стороны реки знали, что она ходит к обедне каждое воскресенье. Понятно, что она не умела молиться, ее никто этому никогда не учил. Она садилась на край последней скамейки, склоняла голову так низко, чтобы никто не удивлялся тому, как неверно двигаются ее губы, притворяясь, что она молится, а на самом деле повторяя одно и то же слово: «Паровоз, паровоз, паровоз». Ей было страшно, очень, очень страшно. Однажды, когда бабушка вернулась в свой квартал, где все знали, кем был ее муж и с какой партией он сражался, ее стали расспрашивать о нем. Бабушка была готова поколотить привратника, ночного сторожа, пекаря, всю эту мерзкую кучку доносчиков. Никто ничего о ней не говорил, но и никто ничего не рассказал, потому что хотя Хайме Монтеро, чье тело не было опознано, был официально внесен в списки разыскиваемых и подлежащих аресту, все знали, что он мертв. Все были уверены, что моя бабушка сошла с ума.