Натан Голд шпионит за моими снами.

Воспоминания Пророка открыли ему больше, чем мне. Голд определил: центр наших осьминожек находится в точности под Центральным парком, под озером. Я подумал сперва: «Поразительное совпадение» – и лишь затем вспомнил про Харгрива с его корпорацией корпораций, с тайными связями во множестве дирекций и советов, с влиянием и махинациями, с умением незримо навязать свою волю. Гляди-ка, бабочка махнула крылышками в 1912-м, и век спустя ни преступность, ни депрессии, ни самые алчные застройщики не затронули и краешка священного зеленого пятна посреди города.

Харгрив же сказал Голду перед тем, как обрушился потолок: «Думаешь, я выстроил базу в гигантской сточной яме под названием Нью-Йорк из-за великой любви к ней?»

Задумайся, Роджер. Вспомни, насколько Нью-Йорк стар. Европейцы явились всего-то полтысячи лет тому, индейцы за тысячи лет до того. Все это время цефы спали у людей под ногами, и никто ни о чем не подозревал. Ну, почти никто: готов спорить, за столько лет один-другой бедолага забредал в неположенную пещеру в неположенное время, крался на цыпочках меж спящими гигантами, и, может, уносил вещичку-другую, вроде коробочки с салфетками, прикроватного будильника или источника вечной молодости.

В 1908-м Харгрив был уже взрослым – и в каком, интересно, возрасте? И была ли Тунгуска его первым опытом кражи огня у богов? Может, Харгрив стоял и за выселением сквоттеров из Центрального Манхэттена? Может, Харгрив уже был здесь в гребаном тысяча пятьсот каком-то, играя себе втихую и стараясь, чтоб самый большой на континенте город выстроился точно на крыше люциферовой дачи?

Само собою, Роджер, это всего лишь догадки, мысли от безделья в подпрыгивающем «бульдоге», спешащем на финальный спектакль. Харгрив не сидел сложа руки, наверняка совал нос к цефам и раньше, а на Лингшане хозяева наконец-то проснулись – и нашли незваного гостя в своей спальне.

Как я уже говорил, особо развлечься и отвлечься подобными соображениями не довелось, цефы мешали. Я никогда не видел больше одного их десантного корабля зараз, а тут не успели мы свернуть с Ист-ривер-драйв, как целых четыре скользят над водой. Лезу в башню, но подстрелить надежды почти нет, цефы летят слишком быстро, «бульдог» трясется и подпрыгивает, и признаюсь честно: у меня теплится надежда проскользнуть к Центральному парку незамеченным, если не станем задираться и позволим цефам улететь восвояси.

Но затем сворачиваем на Пятьдесят восьмую, и шансы проскочить мирно рассыпаются в пыль.

Вся гребаная авеню вдоль и поперек истыкана цефовскими трубами и акведуками. Они высовываются прямо из улицы, поднимаются этажей на пять-шесть, уходят в дыры, проделанные в витринах и небоскребах. Несчастная улица – лабиринт крошеного бетона, вывороченного из скального основания камня и колоссальной зазубренной, угловатой, шипастой инопланетной канализации. Завернув за угол, видим, что уже последний, четвертый корабль торопливо разгружается над Пятой авеню, роняет яйца-бетономешалки ровным пунктиром через проспект.

Нас ждут.

Первая пара «бульдогов» уже застряла и оказалась под огнем. Еще за угол не успели завернуть, а один уже лежит вверх тормашками и колесами в воздухе крутит. Я делаю что могу, но даже Ист-ривер-драйв – сущее стекло по сравнению со здешней мостовой, перекрестья моего прицела скачут зайцем, пока наш водитель не бьет по тормозам. Правда, не по собственному почину – его грудную клетку плющит, будто коробку спичек, цефовский снаряд, влетевший сквозь лобовое стекло. Я успеваю выскочить за доли секунды до взрыва, но все равно мне крепко достается. Спасибо броне – выручила.

С таким цефовским напором мы еще не встречались. Улица так и кишит пехотой, охотники скачут по стенам гигантскими кузнечиками, выцеливая жертву, и такими же скачками уходят, прежде чем их возьмут на мушку. Вижу по меньшей мере четырех тяжеловесов, топающих по улице, пушки их сверкают беспрерывно. Весь наш несчастный караван рассеян в клочья и разогнан по углам, три машины в ауте, их экипажи мертвы или прячутся, прочих не видно. Наверное, увидели выбоины и щербины на стенах и благоразумно решили сменить маршрут.

Я потерял своих, они потеряли меня, слишком много вокруг искореженных балок и закороченных, оборванных кабелей, связи хватает от силы на квартал-другой. На праздник жизни являются визгуны, краса и гордость любой вечеринки. Но в промежутке между вышибанием мозгов и увертыванием от попыток вышибить мозги мне я таки пробиваюсь на верхние этажи офисной башни. Не драпаю, а сознательно пробиваюсь наверх. Полдюжины цефовских десантных модулей проломились сквозь крышу и застряли на этажах, из модулей вылезла пехота и прочно окопалась.

Пока я заканчиваю их выковыривать, пол-этажа пылает, но усилия того стоят. С высоты я снова могу выйти на связь, и полковничьи ребята зря времени не теряют: оказывается, Голд сдал им мои частоты, и Барклай-команда может считывать прицельные данные с Н-2 и направлять на цель авиаподдержку, выпрошенную добрым полковником с базы Макгуайр.

Увы, этого слишком мало – и слишком поздно для большинства пошедших за Тарой Стрикланд. Ее героическую команду выбили чуть не целиком.

Но все же не целиком. Горстка выживших прорвалась к Центральному парку.

Или, как наши друзья из Пентагона предпочитают называть его: «Граунд Зеро».

Ура! Доблестный коллектив, подаривший нам незабываемое «Плавание с цефами», теперь готовится обрадовать хитом «Нью-Йорк ньюкем».

Известие это настигает нас где-то между Ист-ривер-драйв и Пятой авеню. Точно сказать не могу, меня тогда интенсивно расстреливали. Но когда я нагнал стрикландовский конвой у Центрального парка, новость уже разнеслась.

Стрикланд в ярости. Барклай отбивался до последнего. Голд уверяет, мол, чего еще ожидать, поставив начальством дебильных психопатов (засранец без малого злорадствует над военной тупостью и недостатком воображения – жаль, не довелось ему повстречать Левенворта).

А я что? А мне по барабану.

Может, я разучился сопереживать. А может, после нескольких лет службы привыкаешь к тому, насколько дешева человеческая жизнь, и примиряешься с ее дешевизной. Не исключено, БОБР попросту удалил сопереживание из моих мозгов, пронизанных его нанонейронами. Или мне, уже двумя ногами стоящему по ту сторону жизни, наплевать на живущих? Слушаю яростное клокотанье Стрикланд: «О людях подумали?! О соседних районах?! О радиоактивных осадках?!» – и думаю: если б мог говорить, заткнул бы ее другим вопросом.

Они о цефах-то подумали?

Не то что бы я соглашался с последними пентагоновскими выдумками. Из-за их ядерного цунами я вообще захотел уволиться из ведомства раз и навсегда. Но главная-то проблема в том, что оно не сработало. Никакая пентагоновская идея до сих пор не сработала – а когда отступать некуда, в дело идут самые отчаянные меры. В безвыходной ситуации годится и тактика выжженной земли. Тактический ядерный взрыв над Манхэттеном может стать единственным реальным способом остановить цефов. Не гарантированно, конечно, но на фоне провала всего остального попытаться стоит.