Лолларды (название, возможно, происходит от lollaer — бормочущий молитвы) были участниками единственного значительного еретического движения, распространившегося в средневековой Англии, а Уиклиф оказался единственным университетским интеллектуалом в истории средневековых ересей, кто сумел вдохновить народное еретическое движение против Церкви. Это явление многим обязано местной, английской, традиции, придававшей большое значение книгам и чтению. Хотя сам Уиклиф вряд ли писал по-английски, он инспирировал целый ряд английских полемических сочинений, а также первый полный перевод Библии на английский язык, завершенный к 1396 г. Поначалу сочинения Уиклифа были созвучны антиклерикальному настрою своего времени, получили поддержку среди знати, придворных и ученых своей критикой богатства Церкви и недостойного образа жизни многих из ее клириков. Однако его все более радикальные богословские идеи, отдававшие весь авторитет Священному Писанию, привели к его осуждению и изгнанию из Оксфорда. Симпатии влиятельных людей поблекли, столкнувшись со строгой ортодоксией Генриха IV (добавившего в 1401 г. к арсеналу орудий гонителей еретиков сожжение на костре), и практически исчезли, когда лолларды оказались замешанными в восстании сэра Джона Олдкасла. Лишенные своего интеллектуального лидера и могущественных покровителей, лолларды превратились в разрозненные, неорганизованные, но упорные группы, состоящие из ремесленников и низшего духовенства, главным образом на границе с Уэльсом и в ремесленных центрах внутренних районов Англии. Их верования становились все более фрагментарными и эксцентричными, однако главные их черты — враждебность к церковной власти, почитание Писания и вера в английскую Библию — предвосхитили Реформацию и позднее входили в число основополагающих убеждений английских протестантов.

Распространение грамотности и все большее использование английского языка стали двойным результатом развития конца XIV–XV в. Это отражало растущий интерес англичан к государственным делам, их чувства патриотизма и национальной принадлежности.

Однако гораздо легче поверить в это, нежели подтвердить фактами. Современных оценок того, как быстро и широко распространялась грамотность, не существует, к тому же мы не можем сравнить их с данными относительно неграмотной массы населения того времени. Можно сделать грубые подсчеты, сравнив статуты 1351 и 1499 гг., определявшие правовую «привилегию клирика» (а духовенство принадлежало тогда к образованному классу). В 1351 г. утверждалось, что все миряне, умеющие читать, могут претендовать на «привилегию клирика». Сто пятьдесят лет спустя ситуация настолько изменилась, что статут проводил различие между светскими учеными и клириками, принявшими сан, и «привилегия клирика» распространялась теперь только на последних. Возможно, число грамотных возросло настолько, что определение «клирик» утратило свою исключительность, хотя в статуте 1499 г. необходимость внести изменения в статут объяснялась не распространением грамотности, а злоупотреблениями.

Столь же обобщенный показатель дает сравнение двух народных восстаний позднего Средневековья — Крестьянского восстания (1381) и мятежа Джона Кэда (1450). В 1381 г. жалобы крестьян Кента и Эссекса были (насколько мы знаем) представлены Ричарду II в устной форме, и все общение с королем во время восстания тоже было устным; находясь в Тауэре, Ричард должен был просить, чтобы жалобы восставших, которые они выкрикивали в его адрес за стенами замка, были записаны для его сведения. Сравним это с событиями 1450 г., когда требования последователей Кэда, также пришедших из Кента и с Юго-Востока, с самого начала были представлены в письменном виде, причем существовало и циркулировало несколько их версий. Они представляют собой длинные документы со связной и исчерпывающей аргументацией, записанные на английском языке, порой с разговорными выражениями. В то же самое время ширилось и процветало переписывание манускриптов. Известно, что Джон Ширли (ум. 1456) вел свои дела в четырех арендованных мастерских близ собора Св. Павла и производил на продажу или по заказу «короткие баллады, жалобы и песенки». Двадцать лет спустя счета таможни зафиксировали ввоз через Лондон большого количества рукописных книг — более 1300 только в 1480–1481 гг.

С известной осторожностью можно использовать цифры, указывающие на то, что грамотность в позднее Средневековье не ограничивалась знатью, духовенством, правящим классом. Возможно, как и мятежники Кэда, некоторые ремесленники умели читать и писать. Одиннадцать из двадцати восьми свидетелей, вовлеченных в судебное дело 1373 г., обозначили себя как literatus (т. е. человек, способный понимать латынь, а следовательно, как можно предположить, также и английский); а документы середины XV в. демонстрируют такое же соотношение «образованных» среди свидетелей, включавших в себя купцов, земледельцев, портных и моряков. Несомненно, были и другие люди, грамотные или нет, которых никому и в голову не приходило использовать в качестве свидетелей, но в целом мы явно приближаемся к оптимистической оценке сэра Томаса Мора, сделанной в начале XVI в., согласно которой более половины англичан были грамотными.

Хотя мы и не можем полностью доверять этим цифрам, мы по крайней мере замечаем, что грамотные мужчины — редко женщины — занимают самые разнообразные должности. Они занимали высокие посты в политической иерархии, до этого принадлежавшие исключительно клирикам: с 1381 г. мирянина часто делали лордом-казначеем, а для этой должности было необходимо знание чтения и письма, если не арифметики. Грамотные миряне становились клерками на государственной службе, и эту нишу в течение более чем тридцати пяти лет занимал поэт Томас Хокклив. Ясно также, что к 1380 г. торговцы стали записывать счета; вскоре после этого йомены начали писать (и уж по крайней мере читать) личные письма, и даже крестьяне — управители манора действовали в административной системе, где дела все чаще вершились на бумаге или пергаменте. Ко времени Эдуарда IV уставы и правила многих гильдий ремесленников требовали определенного уровня грамотности от своих подмастерьев.

Вкусы читателей, принадлежавших по крайней мере к образованным мирянам, отражают ту же тенденцию. Популярным было чтение хроник, и не только в Лондоне; сохранившиеся рукописи исчисляются сотнями, и это показывает, что количество производимых копий к концу XV столетия возросло — и большая часть их была написана по-английски. Купцы и другие миряне часто владели «сборниками» — личными выборками из поэм, пророчеств, хроник и даже рецептов, которые они просматривали на досуге. Они имели и книги, особенно религиозного и наставительного содержания, которыми вдумчиво распоряжались в своих завещаниях.

В этом мире грамотных людей все больше укреплял позиции английский язык. Способность говорить и понимать по-французски (а следовательно, читать и писать на нем) к концу XIV в. постепенно сходила на нет; даже в официальной и деловой переписке правительства и частных организаций английский язык был по крайней мере столь же распространенным. В середине столетия дебаты в Парламенте проходили по-английски, а первая запись об этом относятся к 1362 г. Хотя это неточный и поверхностный показатель, все же примечательно, что первая из известных сделок с собственностью на английском языке датируется 1376 годом, а самое раннее завещание — 1387-м. Заседания конвокации в Кентербери к 70-м годам XIV в. часто проходили на английском языке, а Генрих IV в 1399 г. обратился к Парламенту по-английски и приказал тщательно записать свои слова. Причины этого незаметного переворота разнообразны, но среди них необходимо упомянуть патриотизм, рожденный долгой войной во Франции; популярность лоллардов, оставивших обширную коллекцию английских книг и проповедей; пример Короны и знати и, конечно же, растущее участие англоговорящих подданных в делах государства, прежде всего в Парламенте. Триумф английского как языка письменности был гарантирован.