Ни одно из этих соглашений не ставило под вопрос японское господство в области торговли на полуострове. Японцы построили телеграфную линию между Пусаном и Сеулом в 1888 г., расположив войска для ее защиты. Спустя 11 лет Япония начала прокладывать рельсы по тому же маршруту. Японские земельные участки включали не только шахты и портовые сооружения. Японцы занимали столько земли в Сеуле, что король не мог купить подходящего участка земли для расширения своего дворца. К 1904 г. в Корее проживали 40 тысяч японцев. Почти столько же работали на прибрежных рыболовецких судах. 78 % всех грузов, прошедших через порты, транспортировались под флагом с солнечным кругом.

Репутация империализма изменилась с тех пор, как Редьярд Киплинг прославил его. Она была высокой в 1900 г., и его здание казалось достаточно прочным, чтобы пережить столетие. Обобщение не охватывает весь процесс. Франция и Россия, по-видимому, следовали определенному плану в Азии, но викторианская Англия продвигалась бесцельно, в основном чтобы защитить свои торговые интересы. Проникновению Запада способствовала слабость туземной власти. Старые династии пришли в упадок (хотя вряд ли в большей степени, чем испанская имперская власть на Филиппинах), и плохое управление приводило к внешнему вмешательству. Однако если правители и их армии давали слабый отпор, энергичное сопротивление оказывали незаконные общества «черных флагов», тонхаков или «боксеров». В самом деле, не только в маньчжурском Китае, но и в Корее и Бирме именно женщина поднималась выше своего презираемого положения, чтобы возглавить последнюю, финальную борьбу против иностранцев. В течение ряда лет после того, как их лидеры пошли на уступки, патриоты азиатских стран сопротивлялись из лесов и отдаленных деревень, бросая вызов белому человеку с его более высокой дисциплиной и лучшим вооружением.

За завоеванием почти в каждом случае следовало соперничество между гражданской и военной властью. Из колониального бюрократического аппарата выходили первоклассные администраторы, способные одни нести цивилизацию в пристанище людоедов и бандитов. В этот аппарат приходили также неудачники и маркитанты. Губернатор Тафт едко говорил о них в Маниле. Его замечания были бы уместны также в Сайгоне, Сеуле или Батавии.[272]

Провозглашенные цели империализма всегда были высокими: принести более высокую культуру, покончить с первобытностью, или, как сказал президент Мак-Кинли о филиппинцах, «всех их возвысить, цивилизовать и обратить в христианство… сделать все, что мы можем, для них, наших ближних, за которых также отдал свою жизнь Христос».[273] О его благах много написано в Восточной Азии. Точные, пунктуально изложенные законы, взятые из Великой хартии вольностей или Кодекса Наполеона, заменили преходящие капризы Брата Луны. К 1900 г. система рабского труда отмирала и пиратские рейды стали редкими. Там, где существовала сеть монополий, действовал стимул к производству, покупке и продаже. Откупщик больше не препятствовал экономии и бережливости. «Белая» власть принимала меры по ограничению ростовщичества, хотя кредитные кооперативы и земельные банки нигде не смогли сломить могущество индийской касты четтиар (занимавшейся торговлей и ростовщичеством. — Пер.) и китайских ростовщиков. Во всех колониальных обществах исчезали вспышки чумы. Холера стала редкой в городах, где очищенная вода доходит до каждой улицы. Прокаженные были изолированы. Авитаминоз, оспа и тропическая лихорадка отступали благодаря профилактическим мерам. Смертность индийских рабочих на британских каучуковых плантациях снизилась за 10 лет с 63 до 19 на тысячу человек.

Обвинение в спекулятивной деятельности ради извлечения прибылей особенно несправедливо в отношении американского правления на Филиппинах, где много долларов было израсходовано в обмен на каждый возвращенный песо. В других местах результат господства империализма имеет смешанный характер. Азиатские националисты приводят данные о высоких дивидендах иностранцев, игнорируя риски, большую стоимость проектов развития и потери в неблагоприятные годы. Если белый человек и эксплуатировал ресурсы стран Азии, то он был первым, кто сохранял их. Обученные лесники защищали рощи тика и красного дерева от бессмысленного сжигания их туземными племенами. За десять лет после захвата Германией Цзяочжоу молодые сосновые леса покрыли холмы, оголенные со времен Конфуция.

Некоторые национальные меньшинства в особом долгу перед европейцами: с каренами и шанами в Бирме, молуккцами в Восточной Индонезии, также с камбоджийцами безжалостно обращались их соседние народы. Белый человек пришел как спаситель: они стали его преданными друзьями, и многие приняли его самый бескорыстный дар народам Азии — христианскую веру.

Наряду с этими хорошо разрекламированными преимуществами у империализма есть обратная сторона. Прекрасные ремесленные производства — резьба, изготовление текстиля, ткачество[274], ювелирное дело — пришли в упадок. Вместо этого автохтонное население производило сырье, люди работали на фабриках и заводах, чтобы заплатить за ланкаширскую ткань или за латунных идолов, отлитых в Бирмингеме. Каждый пароход и локомотив заменяли бесчисленное число автохтонных возчиков. Нравственность часто исчезала с утратой наследственной профессии. Подобно индейцам в резервациях, миллионы азиатов становились духовно отверженными.

Новые повелители часто мало обращали внимание на вежливость, обрядовые и освященные обычаи. Многие из них не проводили различия в аборигенных обществах между придворным аристократом и дикарем неолита, сваливая всех в категорию «черных». Правосудие и современная санитария не полностью компенсировали великолепие и пышность старого порядка — процессии и золотые паланкины. О спектаклях при Тибо в Мандалае помнили и после того, как из памяти стерлись воспоминания о жестокостях короля. Историческая близость иногда нарушалась новыми границами. Бирманские моны были отделены от Сиама, жители Суматры от малайцев, моро Минданао от своих единоверцев в Борнео.

Евразийские дети аборигенных женщин вскоре стали численно превосходить белых. Голландия и Франция признали их как «ассимилированных» граждан. Англосаксы были менее великодушны к ним. Вторую несчастливую категорию составляли образованные и говорившие на европейских языках аборигены, слишком многочисленные, чтобы всем найти работу «белых воротничков», но не желавшие возвращаться к старому образу жизни. Избыток населения, вероятно, является следствием контроля Запада в области народонаселения. Большая часть избыточного населения была результатом мер по развитию здравоохранения, принимавшихся из лучших побуждений. При администрации Стэмфорда Раффлза насчитывалось 5 миллионов яванцев. Спустя столетие их было почти 40 миллионов — половина из них как побочный результат плантационного колониализма. Туда, где аборигенного населения было недостаточно или оно было недостаточно приспособлено для выполнения определенной работы, доставляли иммигрантов, что вызывало сильные противоречия на расовой почве. Гораздо враждебнее, чем к самому сахибу (в Индии в Средние века — обращение к крупным феодалам в значении «господин», а позднее в эпоху колониализма в Азии — к европейцам. — Пер.), работники относились к его приспешникам. Так относились к неутомимым и лукавым индийцам или китайцам, которых привозили для работы на земле, но которые потом становились ее собственниками; к сикхам из Пенджаба, бородатым, сильным, презрительно относившимся к китайцам, среди которых они поддерживали порядок в Гонконге и на британских концессиях.