Она не может перенести, чтобы император удалялся от нее хоть бы на миг. Государи – люди железные. Ей грозят чахотка, общее истощение, особенно опасаются врачи воздействия на нее петербургской зимы, но ничто не заставит ее провести полгода вдали от императора.

Недоброжелатель может объяснить последнее ревностью, боязнью, как бы оставленный без надзора муж не увлекся другой. На мой взгляд, она просто не могла жить вдали от него: второе «я» не существует без первого.

Пожары в Петербурге со времен его основания случались часто, а некоторые становились настоящим бедствием. Сохранились описания страшных пожаров во времена Анны Иоанновны, Петра II, Екатерины. Но это тема для отдельного рассказа. Позволю себе лишь несколько упоминаний о пожарах, предшествовавших гибели Зимнего дворца.

8 августа 1825 года сгорел собор всей гвардии во имя Преображения Господня. (Все началось точно так же, как недавний пожар в Троицком соборе: огонь сначала показался в главном куполе около креста (тогда тоже ремонтировали купол). Но если в наши дни сгорел только купол, а здание удалось спасти, то почти 200 лет назад от собора остались одни стены.) В народе пошел слух: быть беде. Вскоре умер Александр I, потом началось декабрьское восстание.

Первый год царствования Николая Павловича был омрачен ужасными пожарами в окрестностях столицы. Леса горели несколько недель. Федор Глинка так описывал этот пожар:

Летом 1832 года сгорело 102 каменных и 66 деревянных домов по берегам Литовского и Обводного каналов. Согласно летописям Петербурга, самым страшным по числу жертв был пожар, случившийся 2 февраля 1836 года во время представления в балагане Лемана, стоявшем в то время на Адмиралтейской площади. Из-за паники, возникшей при выходе, 126 из 400 зрителей не успели выбраться и погибли под рухнувшей пылающей крышей Надо отдать должное императору: он сам распоряжался спасательными работами и не покинул пожарище, пока все пострадавшие не были перенесены в Адмиралтейство, где по его указанию были отведены комнаты для оказания медицинской помощи; пока не было отыскано тело последнего погибшего.

Вечером 17 декабря 1837 года в Зимнем дворце начался небывалый пожар, длившийся более 30 часов. Попытки залить пламя водой ни к чему не привели: сухое дерево стен и перекрытий вспыхивало, как порох. Огонь, поглощая все, что могло гореть на втором и третьем этажах царской резиденции, превратил в пепел плоды труда великих зодчих: Растрелли, Ринальди, Кваренги, Фельтена, Вален-Деламота, Росси, Монферрана. Сгорели не только огромные художественные и материальные ценности, но и исторические интерьеры, связанные со значительнейшими событиями русской жизни второй половины XVIII – первой трети XIX века.

Очевидцы рассказывали: в эту ночь зарево было так велико, что за 50-70 верст от столицы его видели путники и крестьяне окрестных деревень. Одним из тех, кто с ужасом смотрел на огненный столб, поднимавшийся над столицей, был старший сын Александры Федоровны, будущий император Александр II. Он возвращался из поездки по стране, которую, по традиции, должен был совершить каждый наследник престола.

Императору доложили о пожаре, когда он с Александрой Федоровной был в Большом театре. Давали «Баядерку», в главной роли была несравненная Тальони. Николай тут же поехал к дворцу, попросив жену оставаться на спектакле: не хотел, чтобы она видела страшную картину гибели своего любимого дворца. Добравшись до площади, он приказал разбить окна на хорах Фельдмаршальского зала, чтобы дать выход наполнявшему его густому дыму. Результат этого приказа оказался плачевным: с притоком свежего воздуха огонь еще яростнее рванулся сразу в двух направлениях: из Петровского к Гербовому залу, к галерее 1812 года и дворцовой церкви; а в другую сторону – к Невской анфиладе, к личным покоям царской семьи.

Пламя быстро распространялось по стенам, полам, потолкам и чердакам, уничтожая на своем пути все. Потушить его было невозможно. Оставалось лишь спасать то, что можно было поднять и вынести на руках. Этим занимались рота дворцовых гренадер и дежурные батальоны гвардейских полков. Особенно бережно выносили портреты героев Отечества из галереи 1812 года. Серебро из огромных дворцовых кладовых, стоившее несколько миллионов рублей, выносили матросы. Ни одна, самая мелкая, хрупкая вещица не была сломана или потеряна. Скоро на затоптанном, почерневшем от копоти снегу Дворцовой площади выросли беспорядочные груды мебели, посуды, мраморных статуй, каменных и фарфоровых ваз, хрусталя, картин великих мастеров, драпировок, сундуков, белья, одежды, книг, альбомов, туалетных и письменных принадлежностей, бронзовых часов, хрустальных люстр, золоченых канделябров. Роскошное, бесценное имущество царской резиденции перемешалось со скарбом лакеев, ламповщиков, поваров, трубочистов, обитавших в служебных помещениях дворца.

Николая особенно заботило сохранение любимых вещей Александры Федоровны. Любопытен в этом отношении рассказ барона Э. Мирбаха: «Государь, осторожно пробираясь между раскиданными на снегу перед дворцом вещами, спросил у меня: „Не знаешь ли, где императрицыны картины?“ Я указал на три разных места, где они были положены. „Пойдем же со мною, дружок, поискать любимую картинку жены“. И вот при свете пожара мы отправились вдвоем приподнимать одну картину за другою: искомая нашлась во второй куче. „Прошу же тебя, – сказал государь, – велеть отнести эту картину в Адмиралтейство и там сдать на особое попечение Блоку (смотрителю Аничкова дворца. – И. С.)“».

Сегодня это кажется поразительным, но из всех вынесенных из дворца вещей пропал только большой серебряный кофейник, но вор был схвачен незамедлительно, стоило ему попытаться продать украденное. Все драгоценности Александры Федоровны были спасены. Не досчитались только одного маленького золотого украшения. Но когда растаял снег, его нашли на площади и вернули хозяйке. Говорили, она прослезилась. Не оттого, что дорожила возвращенной вещицей, – оттого, что убедилась в честности и благородстве столичных жителей.

(Когда говорят о России, которую мы потеряли, я вспоминаю не молочные реки и кисельные берега, а именно этот случай…)

К шести часам утра пламя охватило уже весь дворец, и борьба с ним продолжалась только с торца: с той стороны, где находился Эрмитаж. Здесь были сосредоточены все противопожарные средства. С невероятной быстротой возвели глухую стену, чтобы отгородить от пылающего дворца сокровища музея. Стену эту непрерывно поливали из брандспойтов. К рассвету хмурого декабрьского дня появилась надежда, что Эрмитаж удастся спасти.

Пожар потряс весь Петербург. Сохранилось много описаний этого ужасного события. Самое, пожалуй, красочное принадлежит перу знаменитого историка Петербурга Александра Павловича Башуцкого: «Торжественно-печальны были последние часы феникса-здания… уже безмолвно, неподвижно, но с сердцами, сжатыми тяжелою грустию, смотрели на нее бесчисленные толпы народа, наполнявшие площадь… Был момент, производивший впечатление, которое описать невозможно. Давно уже бушевал пожар, нещадно разрушая многообразные органы этого огромного тела… Вдруг над смутным шумом внутреннего уничтожения возвысился из умиравшего здания, как жалобный стон, чей-то звонкий и всем знакомый голос: древние дворцовые часы, еще не тронутые пожаром, протяжно и жалобно пробили полночь; почти при последнем ударе молота пламя внезапно покрыло их узорчатою сетью, и через минуту они обрушились в огромный костер. Тогда уже со всех сторон великан был охвачен врагом… Три дня горело это обширное пожарище; пламя не довольствовалось, пока не сокрушило всего без изъятия… Свидетели события, казалось, не хотели верить возможности его; долго после пожара площадь с утра до вечера была наполнена толпами, в грустном раздумье безмолвно смотревшими на величественный и печальный вид гигантского остова».