К этому времени свекровь уже скончалась, и можно позволить себе отступить от надоевшего этикета. Отступить, правда, совершенно невинно. А потом – уехать в Петергоф, насладиться тишиной и безмятежным покоем любимого парка. Она признавалась:

После развлечений светской жизни я любила углубляться в самое себя, и в такие минуты природа оказывалась для меня столь же необходимой, как хорошая проповедь, и более всех проповедей в мире вещала мне о Боге и о чудных благодеяниях, оказываемых им своим созданиям!

Когда придворные дамы жаловались Московскому митрополиту Филарету, что Александра Федоровна танцует, вместо того чтобы думать о спасении души, он отвечал: «Я думаю, она, танцуя, попадет в рай, в то время как вы еще будете стучаться в дверь». Он был одним из немногих, кто знал ее душу.

Только ленивый не упрекнул ее в излишней расточительности. Она, в отличие от Елизаветы Алексеевны, не отказывалась от полагающихся ей средств. Многим казалось, что огромные суммы она, что называется «пускает по ветру». Но после смерти Александры Федоровны, когда знакомились с ее личными бумагами, выяснилось, что ежегодно две трети своих личных денег она тратила на пенсии и пособия немощным, одиноким, пострадавшим от стихийных бедствий, а в конце жизни – инвалидам Крымской войны. Причем неизменно оговаривала: щедрое пособие раздавать немедленно и лично каждой семье, «не говоря, от кого оно прислано».

Она благотворила с утонченной деликатностью, как человек истинно православный. Ведь в Писании сказано: «…Не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас… не труби перед собою…». Принято считать, что Александра в делах благотворительности – не более чем преемница своей несравненной свекрови. Еще одно поверхностное суждение. Спору нет, Мария Федоровна благотворительствовала, но делала это публично, «трубила перед собой».

Любопытная подробность: Мария Федоровна ввела обычай дарить нуждающимся драгоценности «с себя». Представьте, ее императорское величество снимает с груди брошь и прикалывает ее на грудь бедной женщине. Восторг и благодарность не знают границ! Правда, отправляясь туда, где она собиралась встречаться с теми, кому предстоит быть облагодетельствованными, Мария Федоровна всегда надевала самые дешевые украшения… Невестка не подозревала об этой уловке свекрови. Увидев однажды, как вдовствующая императрица снимает с руки браслет и дарит его бедной женщине, восхищенная Александра Федоровна последовала ее примеру. Только она снимала с себя и дарила обездоленным настоящие драгоценности. За что не раз получала выговоры: к чему такая расточительность?! Но все-таки большая часть благодеяний супруги Николая Павловича была тайной. Так что, по глубинной сути, она – наследница Елизаветы Алексеевны, которая тоже всегда творила милости втайне.

Отношения Елизаветы и Александры были непростыми. Начиналось с искренней взаимной симпатии. Вот как Александра Федоровна описывала их первую встречу:

Мой экипаж остановился у собственного садика ее величества вдовствующей государыни, которая прижала меня к своему сердцу. Император Александр поцеловал меня; я узнала тетушку Антуанетту Вюртембергскую и ее дочь Марию; тут вдруг ласковый голос произнес, обращаясь ко мне: А для меня вы не имеете и взгляда! И вот я бросилась в объятия к императрице Елизавете, которая тронула меня своим радушным приветствием, без всяких показных излишних чувств.

Из этих слов определенно ясно, что выражение чувств кем-то другим показалось принцессе Шарлотте показным и излишним. Кем – очевидно.

Она была непосредственна и доверчива. Сердечность, с которой встретили ее при русском дворе, не оставила места для опасений, с которыми она ехала в Петербург. Тем не менее молодая великая княгиня признавалась: «Вечера эти (у Марии Федоровны. – И. С.) ужасно мне наскучили, и я с трудом могла скрывать свою скуку»; «На обедах у вдовствующей государыни можно было умереть с тоски… иногда так хотелось быть независимой, то есть иметь свой собственный угол». Трудно поверить: будущая повелительница огромной империи мечтает иметь собственный угол… Естественно, эту мечту следует трактовать шире, чем просто желание иметь возможность закрыть за собой дверь и знать, что никто к тебе не войдет без спроса. Думаю, когда она писала про собственный угол, имела в виду право распоряжаться своим временем и поступать, как ей хочется, а не как желает свекровь. В Царском Селе, в гостях у Елизаветы, она чувствовала себя свободной. Никто не диктовал, что надеть, как сидеть, с кем и о чем говорить. Вдовствующая императрица была обеспокоена: Елизавета способна оказать неподобающее влияние на жену Николаши. Это – «не годится».

Александра Федоровна записала в дневнике:

Когда вернулись, Мария Федоровна встретила нас с Николаем сурово: «Следовало предварительно спросить позволения, прежде чем сделать визит императрице Елизавете». Признаюсь, это мне показалось даже странным!

Мягко сказано – «странным». Можно представить, как бы отреагировала на подобное замечание Елизавета! Александра извлекла из этой истории урок, который на годы вперед определил ее поведение с вдовствующей и царствующей императрицами. Подчеркиваю: поведение, но не отношение. Мне кажется, истинное отношение к той и Другой, да и вообще свои истинные чувства, она научилась блестяще скрывать.

При дворе считали, что юная прусская принцесса, почувствовав неприязнь между своими новыми родственницами, расчетливо взяла сторону свекрови. Внешне это именно так и выглядело. Поэтому можно было бы обрушить на Александру множество обвинений: вместо того чтобы стать другом императрицы, которая с первого дня относилась к ней как к сестре; вместо того чтобы скрасить одиночество этой женщины, сколь прекрасной, столь и несчастной, она по собственной воле примкнула к лагерю ее противников – к лагерю сильных. Но не стоит торопиться осуждать Александру Федоровну. Да, она не Елизавета. Та готова была отстаивать свою независимость, могла пойти на конфликт с могущественной свекровью, потому что была одинока, защищала или подвергала опасности только себя. Александра с детства привыкла сообразовываться с привычками и желаниями других (если относиться к ней неприязненно, можно назвать это умением приспосабливаться). Так была воспитана. Такое поведение диктовала атмосфера прусского двора, при котором она выросла. Но важнее было другое: у нее была семья, обожаемая семья. И она защищала покой своих близких. Прекрасно понимала: стоит попасть в немилость к свекрови, и та без колебаний разрушит этот хрупкий покой.

Недоброжелатели шептались: Александра завидует Елизавете. Едва ли. Разве только внутренней свободе. Да еще тому, что августейшей невестке поклонялся сам Пушкин. В семье об этом были прекрасно осведомлены. И наверняка поняли, к кому обращены строки, которые непосвященные до сих пор принимают за публичное признание в любви к Анне Петровне Керн. Поняли, потому что ключ к разгадке был даже не зашифрован: «гений чистой красоты». За четыре года до Пушкина так написал его учитель и друг Василий Андреевич Жуковский об Александре Федоровне. Пушкин повторил эти слова. Он, как никто умевший находить свои слова, – повторил. Будто назвал адрес – семью. Думаю, сделал это для того, чтобы она, Елизавета (если из его Михайловской ссылки дойдут до нее эти стихи), поняла: это – о ней. Так что между двумя немецкими принцессами – двумя российскими императрицами – существует связь глубинная, вечная. Она сохранится, пока существует русский язык, пока люди, на нем говорящие, помнят, что такое великая русская поэзия.