на Днепре» это — дань социальному заказу. В этих поэмах он вы­ступает, как поэт восклицательного знака, и как будто искренне верит, что «25 советских вёсен сняли две тыся­чи лет диаспоры» — бремя диаспоры с евреев. Однако, и он во время второй мировой войны увидел в еврее-сол­дате борца, идущего в ногу со своим мучеником-народом. Его «Война» (1947) пропитана еврейским национальным пафосом. Главой, описывающей последний путь киевских евреев в Бабий Яр, как бы замыкается круг, начатый Маркишем в молодости в его откликах на погромы 1919 г.

Липа Резник (родился в 1890 году) переводил мно­го стихов с русского, но поэзия его питается, главным образом, из еврейских источников. Советская критика упрекала его в «уклонах». Во время войны Резник откры­то прислонился к еврейской истории: «Я перелистываю сейчас старинные фолианты и перебираю славу моего на­рода, его боль и его гнев, — пишет он, — теперь я ни­чего не хочу забыть и в памяти своей воскрешаю прош­лые века с их слезами и кровью».

Подлинно советским поэтом был Арон Кушниров (1891-1949), принадлежащий к старшей группе еврей­ских поэтов. В 1947-1948 гг. Кушниров был редактором альманаха «Родина» и оставался одним из немногих ев­рейских писателей, которые не подвергались репрессиям. Его стихи несложные, ясные, написанные в классическом стиле, лишены глубины. Он как бы стремился быть «всег­да верным и бодрым».

Более глубок и национален в истоках своего творче­ства был Мойсей Хащевацкий (1897-1943) — (погиб на войне). Поэт осенних настроений, он находился под вли­янием Нистера и Гофштейна. Ему близки библейские ас­социации и еврейская символика. Его перу принадлежат баллады из еврейского прошлого: «Самсон и Далила», «Иоэль и Сисро», «Давид и Голиаф», «Хана и семеро детей».

Наиболее своеобразным и глубоко-национальным из еврейских поэтов был Самуил Галкин (1897-1960). Ему пришлось в молодости пережить острые нападки литера­турной критики. Добрушин упрекал его в том, что им «овладела мелкобуржуазная и бесперспективная стихия», что он остался верен библейским воззрениям. Шахно Эпш­тейн обличал издательство, выпустившее сборник стихов Галкина, а Бронштейн нападал на Литвакова за то, что тот одобрительно отозвался о лирике Галкина. Галкин много перенес, прошел через лагерь и тюрьмы, — но вы­жил. Он не только утонченный лирический поэт, но и бла­городный человек. Его поэзия совестлива. В последние годы жизни Самуил Галкин всей душой скорбел и трепе­тал за самое существование еврейского народа. Он — единственный из поэтов, который подчеркивает в своей поэзии еврейское своеобразие. По иному, чем у других со­ветских поэтов, звучат его военные стихи, и особенно стихи, написанные после войны. Они звучат почти так же сильно, как и посвященные этой теме стихотворения по­этов-евреев за пределами Советского Союза.

Среди еврейских поэтов выделяется и Эзра Фининберг (1899-1946). Он не кричит «ура» и не бьет в бара­бан. В своих лучших стихах он как бы играет на флейте. Он разборчив в слове и чувствителен в своей лирике. Но и ему приходилось шагать в ногу с «парт-линией». В книж­ке стихов «На поле битвы» описываются переживания ев­рейского солдата, в которых он гордо подчеркивает свою принадлежность к еврейству.

Два поэта пали жертвой режима, хотя они воспе­вали его, казалось, от всего сердца. Изи Харик (1898­-1937 ?) — выходец из Минских болот, захваченный рево­люционным энтузиазмом. В своих стихах он рисует похо­роны еврейского быта, даже еврейского фольклора. Од­нако он интимно связан с народными мотивами и по но­вому продолжает линию Абрама Рейзина. Лучшая его по­эма «Хлеб» посвящена переходу деклассированных евреев к земледельческому труду.

Опытнее и осторожнее был Ицик Фефер (1900 — рас­стрелян 12 августа 1952 года).Он учитывал каждый зиг­заг партлинии, умело к нему приспособлялся и слыл од­ним из вожаков т. н. «еврейской» работы. Во время вто­рой мировой войны Фефер был активным деятелем Ев­рейского Антифашистского Комитета до самого разгро­ма этого Комитета в 1948 году. Фефер ухитрялся даже казенную пропаганду одушевить лирической нотой. Ему приписывают чудовищные изречения: «ты предал своего отца — это хорошо!» и «я говорю — Сталин, а думаю, что это солнце». И тем не менее, Фефер во время войны нашел, что пришло время, когда следует играть на на­циональных чувствах. Он пишет: «Я — еврей», пьет «ви­но выдержанное в веках поколений», в его ушах звучит «эхо шума в гавани Хайфы». Он вспоминает «мрачные тени Варшавского гетто». И на долю этого до мозга ко­стей большевика выпала смерть во имя еврейства. Мы заканчиваем обзор еврейской поэзии именем Моисея Тайфа, опубликовавшего в первом номере журнала «Совет­ская родина» поэму «Песня о братьях».

Недолгая жизнь выпала на долю еврейских писате­лей. Одни были «ликвидированы» в тридцатых годах, дру­гие пали во время войны, а остальные дожили до траги­ческой даты — 12 августа 1952 года, когда были расстре­ляны наиболее известные и талантливые из них...

* * *

Дополним наш обзор краткими сведениями о еврей­ской периодической печати.

Во время гражданской войны еврейская печать зна­ла периоды подъёма и падения. Число небольших газет и местных изданий было значительно, но в 1922 году, ког­да власть уже повсюду была в руках советов, число изда­ний на идиш упало до 27. Оно поднялось до 40 в годы 1927-1935, а затем стало вновь падать.

Некоторое оживление наблюдалось, когда во время второй мировой войны беженцы с запада стали прибы­вать на территорию СССР, но после войны число еврей­ских изданий сократилось до минимума, а в конце 1948 года все оставшиеся издания были закрыты.

Мы не имеем представления о тиражах ежедневной печати. По показаниям людей, живших в Советском Сою­зе, уже в двадцатых годах широкая публика мало интере­совалась еврейскими газетами, а в тридцатых годах этот интерес упал еще больше. Причины ясны: газеты на идиш копировали официальные издания на русском, украинском и белорусском языках. Они были полны официальных за­явлений, переводом новых законов и длиннейших речей вождей. Наконец, в них были еще обязательные перепе­чатки статей из «Правды» и «Известий». Весь этот ка­зенный материал, написанный деревянным языком, наспех переведенный на идиш, мог только оттолкнуть читателя. Интересоваться еврейской газетой могли только те, кто не владели русским языком, а таких с каждым годом станови­лось все меньше.

О еврейской жизни за пределами Советской России в этих газетах почти ничего не сообщалось, разве только в редких случаях упоминалось о том, как плохо живется евреям во всем мире. Местной еврейской хроники в газе­тах почти не было.

В двадцатых годах в печати еще писали о земледель­ческой колонизации евреев. В тридцатых же годах совер­шенно исчезли всякие сведения о жизни евреев в Совет­ском Союзе, — если не считать коротких заметок о зак­рытии еврейских школ.